Каталог статей

Главная » Статьи » Мои статьи

ЕСЛИ БЫ У МЕНЯ БЫЛИ КАЗАКИ - Я ЗАВОЕВАЛ БЫ ВЕСЬ МИР! ( Наполеон Бонапарт)
10 сентября 1854 года пластуны прибыли в Севастополь, уже действовали при фланговом движении наших войск к Бахчисараю для занятия позиций по р. Каче, а 13 октября часть их участвовала в сражении при взятии четырех неприя­тельских редутов близ Балаклавы. Это было первое крупное сражение, в котором пластуны резко выделились из рядов русских войск по своим боевым приемам и обратили на себя всеобщее внимание. Меткие и рассчитанные выстрелы их, лучших по тому времени, нарезных штуцеров (русская пехо­та того времени была вооружена в основном гладкоствольны­ми ружьями. — Прим. ред.) расстраивали и осаживали не­ приятельских стрелков. Пластуны, как стрелки и застрельщики, не нашли равных себе противников. Тут же они выказали и свою кавказскую сноровку при столкновении с кавалерией. В то время как 120 пластунов, двигаясь против одной из батарей в качестве застрельщиков впереди цепи Вла­димирского пехотного полка, рассыпались в лощине, покры­той мелким кустарником, — на них был двинут полуэскад­ рон лучшей французской кавалерии. Французы с обнаженными саблями поскакали против пластунов в карьер, ожи­дая, вероятно, встретить обычный прием в виде каре; но пла­стуны, согласно своим кавказским приемам, не стали стро­иться в кучки и приняли неприятеля врассыпную; присевши на одно колено, каждый из пластунов выстрелом с колена положил наскакавшего на него всадника; оставшиеся в жи­вых французы, не сдержавши лошадей, пронеслись в проме­жутках между пластунами, окончательно расстроились и ра­стерялись; немногим из них удалось ускакать назад. Тогда бросился на пластунов другой полуэскадрон, но и его постиг­ла та же участь; французы были частью истреблены, а частью взяты в плен. И при этом оказалось, что в оба раза пластуны не потеряли ни одного убитого; немногие из них были только слегка ранены. Так помогла им их кавказская военная сно­ровка, выработанная в борьбе с черкесами. Но настоящее поле деятельности черноморских пластунов было под стенами Севастополя. Так как при осаде Севастопо­ля боролись две многочисленные армии на очень близком рас­стоянии одна от другой, то передовая аванпостная служба здесь была самой тяжелой и опасной. С каждым днем неприятельс­кие траншеи подвигались все ближе и ближе к городу, возво­дились новые батареи, велись мины (т.е. закладывались поро­ховые заряды под укрепления. — Прим. ред.), — и за всем этим приходилось следить пластунам там, где это входило в линию их расположения. Чтобы воспрепятствовать неприятелю в ра­ботах, из Севастополя на спорные пункты высылались рус­ские войска, выходившие вперед нашей артиллерийской ли­нии, а впереди этих войск, в свою очередь, действовали плас­туны. Таким образом, пластунская служба была здесь, так сказать, передовой даже в передовых отрядах. Этого мало. Вы­сылавшиеся на передовые позиции войска переменялись и об­новлялись, а пластуны бессменно находились на позициях и служили постоянным авангардом для сменявшихся войск. «По мере того, — говорит генерал Попко, — как осаждающие подвигались ближе и ближе к Севастополю, как боевое поле меж­ду воюющими сокращалось, передовая служба пластунов ста­новилась все труднее. Они устраивали свои ложементы (стрел­ковые окопы. — Прим. ред.) менее, чем на половину ружейного выстрела от неприятельских стрелковых закрытий и батарей, так что смена, засевшая в ложементы ночью, не могла выйти из них до следующей ночи, а иначе была бы мгновенно переби­та. Даже и под покровом ночи смены достигали ложементов не иначе, как ползком. Зато и пластуны держали в том же безвы­ходном положении неприятельских стрелков. Особенно же на­выкли они метить в амбразуры, лучше сказать, во всякие от­верстия неприятельских батарей, и убивать артиллеристов, чем значительно облегчали трудное положение наших батарей, за­сыпаемым сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров. В это тяжкое время бившим­ся на позиции казакам приходилось по целым суткам доволь­ствоваться каким-нибудь сухарем и нередко терпеть жажду; приходилось с вечера обмокнуть, к утру обмерзнуть и не скоро дождаться очереди обогреться и осушиться. Боевые потери в людях происходили ежедневно; стихийные влияния и лише­ния бивака (лагеря. — Прим. ред.) брали свои жертвы. К кон­цу зимы 1855 года число людей в обеих батальонах сократи­лось настолько, что они не могли уже составить и одного пол­ного батальона. Но нравственное настроение было сильное, боевой дух рос, что доказывалось такими испытаниями, как, например, следующее. В ночь на 5 апреля 1855 г. впереди чет­вертого бастиона пластуны по обыкновению занимали пере­довые ложементы, а за ними, во второй линии резервных ложе­ментов, была расположена рота Екатеринбургского пехотного полка. Неприятель вел под четвертый бастион мину, но, дойдя с ней только до первой линии наших ложементов, решился взор­вать ее, потому что заметил с нашей стороны контрмину. Взрыв последовал в сказанную выше ночь и был так силен, что все пространство впереди четвертого бастиона и самый этот бастион содрогнулись несколько раз, как бы от ударов самого жестокого землетрясения. Взлетевшими на воздух глыбами земли и камнями обдало все ложементы, а особенно досталось ближайшему к взрыву, крайнему ложементу пластунской ли­нии. В то же мгновение осаждающие распорядились по всем ближайшим своим линиям открыть сильнейший ружейный и артиллерийский огонь, причем пущены были в ход и боевые ракеты. Казалось, неприятель хотел соединить все ужасы пи­ротехники в одну внезапную картину, чтобы окончательно ошеломить четвертый бастион. Роте, бывшей в резервных ло­жементах, представились все признаки наступающего штур­ма, и она отступила на бастион, где, вследствие этого, забили тревогу и стали готовиться к отбитию приступа. Не видя, од­нако, пластунов, и не получая от них известия, обеспокоились насчет их участи. Хорунжий Макар Шульга (произведенный из пластунов) решился добраться до их ложементов, несмотря на метель штуцерных пуль. Возвратясь, он донес, что в пяти ложементах пластуны на своих местах и шибко ведут пере­стрелку, а крайнего, шестого ложемента, возле которого пос­ледовал взрыв, он не мог заприметить и полагает, что его со­всем засыпало землей от взрыва. Вторично сделанное дозна­ние показало, что и в крайнем ложементе люди целы; что после взрыва их действительно присыпало было землею и надало им работы расчищать свое закрытие пригоршнями и шапкцми, но как только они немного оправились и приметили, что не­приятельские стрелки бросились занимать воронку, то начали выбивать их оттуда усиленным огнем и до сих пор еще не допу­стили ни одного смельчака прочно там усесться; но что у них патроны уже на исходе. Тогда послали к трем молодцам, так хорошо распоряжавшимся в своем потрясенном и засыпан­ном закрытии, подкрепление из четырех пластунов и патроны; исход был тот, что неприятельские стрелки, несмотря на все их усилия, не были допущены занять воронку и оставили в ней кучу своих убитых»7. Держась обыкновенно впереди батарей на самых крайних позициях и ложементах, участвуя в секретах, дозорах и развед­ках по осадным работам союзников, пластуны возвращались на бастионы лишь для кратковременных передышек; здесь же они находили иногда горячую пищу, которая готовилась в го­роде и приносилась отсюда на бастионы. Целые ночи дежури­ли затем казаки на самых опасных передовых пунктах, зорко следя за всем, что происходило на передовых позициях непри­ятеля. По слуху, припавши ухом к земле, они определяли вновь начинавшиеся работы и направление, в каком они велись; а если слуха оказывалось недостаточно, то ухитрялись под по­кровом ночи пробираться к самому месту работ, наблюдали, как неприятель землю копал, куда он выносил ее, как устанав­ливал пушки и пр. Таким образом, ни одна батарея не устраи­валась у союзников, ни одна траншея не была у них выкопана, ни одно поступательное движение в этом отношении не укры­валось от бдительных пластунов. Ползая на разведки, пласту­ны, не стесняясь, захватывали с собой все, что плохо лежало у неприятеля. Однажды они взяли в плен передовой неприятель­ский пост как раз в то время, когда неприятели сидели за горя­чим супом; пластуны при этом захватили не только весь пост в полном составе, но и два котла супу и потом дома «чужими пирогами своих родителей поминали», т.е. угощали пленников их же собственным супом. Когда в первое время осады Севас­тополя передовые караулы и редуты союзников не позволяли видеть расположение неприятельских сил и судить о намере­ниях противников, то пластунам поручено было проникнуть в неприятельский стан. Мелкими партиями пробрались они не­замеченными сквозь передовую цепь, затем так же удачно про­шли вторую линию более усиленных уже караулов, наконец, обошли даже резервы с артиллерией, и, высмотревши хорошо расположение главных сил неприятеля, их складов, парков, бараков, пехоты, кавалерии и артиллерии, пробрались затем назад совершенно другими путями, потерявши только одного человека, но зато доставивши массу полезных сведений. Ког­да около того же времени явилась нужда в уничтожении сена, заготовленного севастопольцами, но попавшего в руки непри­ятеля, то пластуны, по предложению главнокомандующего, взялись сжечь эти запасы сена. В первую же благоприятную ночь, при благоприятном ветре, двадцать казаков под коман­дой урядника Демьяненко переправились через речку Черную и устроили здесь засаду, пославши трех пластунов к сенному складу. Пробравшись ползком между неприятельскими кара­улами, посланные пластуны проникли внутрь склада и, зажег­ши таким образом изнутри село, поползли обратно и затем бро­сились бежать на глазах французов мимо засады. Французы в свою очередь пустились преследовать беглецов, но едва убе­гавшие минули засаду, как раздался отсюда дружный залп, ошеломивший французов. Пользуясь этим временным заме­шательством многочисленного неприятеля, пластуны вовремя успели без всяких потерь отступить, надевши на кусты свои шапки. Между тем, пока горело сено, в французском войске поднялась тревога, выдвинуты были вперед даже резервы идол-го затем раздавались ружейные выстрелы по висевшим на ку­стах шапкам, пока неприятели не разобрали, в чем было дело. Чтобы судить вообще о характере и особенностях аванпос­тной пластунской службы при обороне Севастополя, нелишне будет привести следующую сухую выдержку из послужного списка есаула Даниленко, приобревшего во время севастополь­ской войны громкую известность своими пластунскими дей­ствиями. «Есаул Даниленко был командирован с 3 октября 1854 года к восьмому пешему батальону, находившемуся в городе Се­вастополе в действующей армии, где с 5 ноября поступил с командою пластунов в распоряжение начальника четвертого отделения оборонительной линии контр-адмирала Истоми­на; 24 ноября сделал вылазку с десятью пластунами на Са­пун-гору, где захватил в плен вооруженных англичан шесть человек; 14 декабря, за усилием команды пластунов 55 шту-церниками, поручен ему передовой пост против хутора Флот­ского № 42 экипажа и Георгиевского порохового погреба, для воспрепятствования неприятельским работам, которые дей­ствиями его команды остановлены, причем в разное время захвачено пластунами в плен англичан и французов четыр­надцать человек; 17 декабря там же, при обходе с семнадца­тью пластунами, встречена была ими неприятельская партия до ста человек зуавов (колониальные части французской ар­мии, набиравшиеся в основном из туземцев. — Прим, ред.), намеревавшаяся захватить наш секрет, которая была им от­бита; за отличную храбрость назначен ему 17 февраля 1855 года главнокомандующим южной армией орден св. Вла­димира 4 ст. с бантом, каковое назначение Высочайше ут­верждено; в ночь с 11 на 12 февраля 1855 г., при нападении французских войск на устраиваемый Волынский редут, он с командой пластунов открыл первое движение неприятеля, участвовал в отражении его и ранен в обе руки штыками; за отличие в сем деле Высочайшим приказом 28 мая 1855 года произведен в войсковые старшины, а от их Императорских Высочеств великих князей Николая Николаевича и Михаи­ла Николаевича пожаловано ему сто рублей сереб.; с 7 марта 1855 года, поступив под начальство генерал-лейтенанта Хру-лева, он находился с командою пластунов 10 марта в деле с неприятелем при отбитии неприятельских траншей против Камчатского укрепления, и за отличие в сем деле назначена ему главнокомандующим армией золотая шашка с надпи­сью "за храбрость", каковое назначение Высочайше утверж­дено; с 10 же марта находился он с командою пластунов и охотников на аванпостах впереди укреплений Малахова Кур­гана и Камчатского; за труды и отличия назначено ему глав­нокомандующим армией 150 руб. сер. из экстраординарной суммы, каковое назначение Высочайше утверждено и с тем вместе Всемилостивейше ему пожаловано еще 150 руб. из Государственного Казначейства; с 1 июля приказом генерал-лейтенанта Хрущева по левой половине оборонительной ли­нии он назначен траншей-майором, где с командою пласту­нов и охотников делал вылазки 6-го июля на Зеленую гору для срытия двух неприятельских ложементов; 21 июля про­тив штурмовой батареи, для уничтожения ближайших непри­ятельских транше и, причем захватил тридцать железных ро­гаток (заграждений. — Прим. ред.); 26 июля в стычке с непри­ятельским секретом взял в плен английского штаб-офицера и одного рядового; 17 августа в вылазке против батареи Про­кофьева разорил неприятельскую траншею и забрал шанцо-вый инструмент; 19 августа сделал вылазку против батареи Жерве; 22 августа имел аванпостную стычку пред третьим отделением оборонительной линии; за отличие назначен ему главнокомандующим орден св. Анны 2-й ст. с мечами, како­вое назначение Высочайше утверждено. Во время усиленной бомбардировки, начавшейся с 4-го августа, он постоянно был с командой в назначенном месте и 27-го того же месяца уча­ствовал в отражении штурма от третьего бастиона, а при от­ступлении от оного войск контужен от разрыва бомбы оскол­ком в правое плечо и камнем в живот; по особому засвиде­тельствованию начальника 3-го, 4-го и 5-го отделений оборонительной линии города Севастополя генерал-лей­тенанта Хрулева, во всех случаях он отличался мужеством, распорядительностью и самоотвержением». Нужно заметить, что в этот краткий перечень одиннадца­тимесячной службы пластунского офицера вошли далеко не все деяния и случаи, выпадавшие на долю пластунов под Се­вастополем. Здесь каждый шаг пластуна сопровождался такого рода мелочами, не укладывавшимися обыкновенно в рамки по­служных списков, и заурядностями, от которых так и веют присутствие духа, находчивость и самоотвержение. Однаж­ды, в последних числах ноября 1854 года, командир 2-го пластунского батальона Головинский шел в сопровождении ка­зака станицы Екатеринодарской Степана Назаренко по бас­тионной траншее в город. Заметивши полет бомбы, Головин­ский мгновенно остановился и нагнулся, прислонившись к траншейной стенке; то же, по приказанию командира, сделал и шедший сзади его Назаренко. Бомба упала на откос тран­шеи, рядом с Назаренко, и скатилась ему на спину, не разор­вавшись, так как фитиль ее еще не догорел. «Она уже на меня взлезла, ваше высокоблагородие», — раздался вдруг за спиной Головинского голос его ординарца с таким спокойным и невозмутимым тоном, которым он как бы спрашивал своего i шчальника, что же прикажет последний дальше делать с бом­бой. Головинский, по его словам, почувствовал, что у него дыхание захватило, и он едва мог проговорить: «Не шевелись». Казак в точности исполнил это приказание командира, не изменил своего положения, не шевелился, не дрогнул пред лежавшей на спине смертью, — а бомба, как бы желая отли-чить пластунское мужество и присутствие духа, пошевелив­шись, свалилась со спины на землю и не разорвалась, так как попала фителем в лужу. Назаренко считался самым зау­рядным, ничем не выдававшимся из ряда других пластунов. [Еще более поразительный случай был с другим пластуном — урядником 8-го батальона станицы Пашковской Самсоном Полянским. На одной из ночных вылазок против неприятеля Полянский был ранен штыком в живот и взят французами в плен. Рана в живот производит обыкновенно самые ужасные страдания; при ней не бывает кровотечения и снаружи рана гак сильно засасывается, что ее трудно бывает заметить, но што живот вздувается и при малейшем движении раненый испытывает сильнейшие боли. Несмотря, однако, на такой характер раны, Полянский не захотел идти в госпиталь, да еще «в неприятельский»; он даже не подал вида французам, что ранен и, скрывая это, переносил жестокие страдания без стона и малейшего обнаружения боли, принуждал себя стоять или ходить в такие минуты, когда даже лежать смирно было не по силам. По словам Полянского, он залепливал обык­новенно свою рану мякишем хлеба на счет своего дневного пропитания, стягивал живот башлыком и настолько вообще оправился при этом своеобразном лечении, что впоследствии отбыл шестимесячные крепостные работы в Тулоне. Это уж был героизм не минуты, хотя, разумеется, и не без ложного представления о человечности неприятеля (т.е. пластун мог опасаться, что французы добьют раненого. — Прим. ред.), а может быть, и в силу малорусского пластунского упорства: «не хочу вашей помощи». Таким образом, и под Севастополем служебная деятель­ность пластунов отличалась тем же партизанским характером, какой она носила на родной Кубани, в борьбе с черкесскими племенами. Но здесь, в виду сильных и хорошо вооруженных союзников (воевавших против России. — Прим. ред.), плас­тунская служба была несравненно сложнее и многотруднее, чем на родине; здесь пластуну приходилось проделывать под выс­трелами неприятеля и часто буквально-таки под самыми дула­ми неприятельских пушек и ружей все то, что привык он де­лать на разведках в черкесских землях при более благоприят­ных, хорошо знакомых и привычных условиях, И пластун стойко и исправно нес свою службу, выполняя наиболее рис­кованные планы и поручения начальства и с одинаковым му­жеством и искусством сражаясь как в одиночку, так и в ко­лоннах, сплошною массою. Вот еще два весьма характерные случая пластунской службы под Севастополем. Четвертый бастион, на котором служили пластуны, даль­ше других укреплений выдавался в черту неприятельской осад­ной позиции и поэтому нес больше потерь, чем другие укрепле­ния. Особенно сильно вредила ему неприятельская мортирная (мортиры — орудия, ведущие навесной огонь, предшествен­ники минометов. — Прим. ред.) батарея, устроенная в земле на расстоянии всего на штуцерный выстрел от батальона. 28 ноября, когда было заключено на несколько часов перемирие между воюющими сторонами для уборки убитых тел, главно­командующий князь Меньшиков и начальник Севастопольс­кого гарнизона граф Сакен прибыли на четвертый бастион. Возник вопрос о причинах больших потерь на четвертом бас­тионе. Вице-адмирал Новосельский указал на подземную не­приятельскую батарею. Началось общее обсуждение спосо­бов, с помощью которых можно было бы уничтожить батарею, но ничего подходящего не было найдено. Тогда присутство­вавший при этом совещании начальник пластунов Головинс­кий заметил, что просто надо пойти и взять батарею. «А сумее­те ли вы это сделать с вашими казаками?» — спросил его граф Сакен. Головинский ответил утвердительно. Вечером того же дня составился отряд охотников из 390 казаков, 50 моряков и около 100 человек солдат. В полночь пластуны, по приказа­нию Головинского, поползли по направлению к неприятельс­ким траншеям и высмотрели расположение караулов. При глу­бокой тишине и со всевозможными предосторожностями они повели отряд в обход неприятельских караулов. Когда охотни­ки подошли к траншее, то, после дружного залпа по неприя­тельской цепи, бросились в траншею, а затем и в батарею. Пока поднялась тревога по ближайшим неприятельским линиям, были заклепаны три больших медных мортиры. Заметивши это, урядник-пластун Иван Герасименко, силач, имевший более аршина в плечах, сказал: «Жаль, братцы, так добро портить, возьмем лучше себе», и, поднявши одну из трех незаклепанных еще мортир, выбросил ее на верх траншеи. Его примеру после­довали и другие. Таким образом, охотники, отступая на басти­он, захватили с собою три мортиры; кроме того, были взяты 14 пленных и в числе их один полковник и один поручик, а также ружья, одежда, ранцы и пр. Отряд быстро отступил на бастион, выдержавши ужасный ружейный огонь уже у рва чет­вертого бастиона. Казаки потеряли 8 человек убитыми и 5 ра­неными; из первых три пластуна были убиты в первой свалке в траншее и там остались. На другой день казаки, однако, заме­тили из ближайшего к неприятелям ложемента проделку со сто­роны своих цивилизованных противников, глубоко возмутив­шую пластунов. К траншейной стенке был приставлен спи­ной убитый накануне в свалке пластун Ерофей Кобец с таким расчетом, что казаки, стреляя по траншее, по необходимости должны были расстреливать своего убитого товарища. Между тем и вызволить убитого не было никакой возможности, так как пули сыпались градом из неприятельской траншеи. Тогда пластуны дождались ночи и, привязавши молодому пластуну Порфирию Семаку к поясу длинную веревку, велели ему пол­зти к неприятельской траншее и привязать ее к ногам убитого товарища; вслед за Семаком был послан другой пластун, на обязанности которого лежало подтаскивать веревку и заме­нить Семака в случае, если бы этот последний был убит. К сча­стью, Семак благополучно избежал неприятельских выстре­лов и буквально-таки под дулами неприятельских штуцеров привязал к ногам покойника веревку. Далеко за полночь воз­вратились обратно оба посланных пластуна; затем осторожно, хотя и не без запинок, был притянут убитый и выставленный на позор сотоварищ к казачьему ложементу.
Категория: Мои статьи | Добавил: hohol (24.06.2012)
Просмотров: 2842 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Приветствую Вас Гость