| На рубеже двух политических эпох Донской истории раздалось два исторических выстрела, как бы символизирующих собой переломы в государственной истории донского казачьего народа.
Эти два атаманских исторических выстрела раздались:
один - в древней столице Дона Черкасске в 1708 году, когда Донской атаман Кондратий Афанасьевич Булавин в родительском курене выстрелом в висок из пистолета покончил расчеты со своей жизнью;
второй – в новой столице, в Новочеркасске, через 210 лет, когда в 1918 году другой Донской атаман А.М. Каледин покончил с собой выстрелом в сердце из револьвера.
Первый выстрел (Булавина), как бы символизировал потерю многовековой казачьей воли и государственной независимости казаков. Второй (Каледина) – начало новой эры восстановления, так сказать, политического ренессанса донского казачества.
К.А. Булавин восстал на защиту попранных прав, древних «обыкновений» - Войскового Права, на защиту донского народа от произвола, чинимого над мирным населением начальниками и солдатами карательных отрядов, посланных на Дон Петром I.
Преданный казацкой старшиной, сознавая, что дальнейшая борьба бесполезна, не желая позорно сложить свою атаманскую голову на московской плахе, Булавин пустил свинцовую пулю из пистолета себе в висок, покончив с собой.
… Через 210 лет история повторилась. В 1917 году выборный атаман Каледин совместно с Войсковым Кругом и донским правительством начал восстанавливать древние «обыкновения», постепенно уничтоженные за последние два века русской центральной властью. Атаман Каледин, воспитанный в русском духе, как и все его возраста старые казаки-интеллигенты, в годину тяжких испытаний, нависших над Россией, на Государственном совещании в Москве предложил Временному Правительству и представителям народов России свои рецепты для спасения государства.
Истеричный «главковерх» Керенский и его незадачливое окружение, видя огромную популярность на Дону Каледина и то, что Дон восстанавливает свою государственность, объявили атамана Каледина «изменником» революции, как и патриота генерала Корнилова – «изменником» революционного народа. Керенский приказал арестовать атамана Каледина и представить его ему на «революционный суд», а, скорее, просто самосуд, на что Войсковой Круг по-старинному ответил Керенскому, что «С Дона выдачи нет!». Тогда военный министр полковник Верховский отдал приказ о мобилизации против «мятежного Дона» двух военных округов.
Но этот сумасбродный план двух фигляров революции (Керенского и Верховского) не был осуществлен. Через некоторое время, как говорится в сказке – «по щучьему велению», к власти над Россией пришел «Ильич». Керенский, до того – «громовержец», позорно бежал в бабьей юбке, а другой «властитель» судеб России (Верховский) вскоре перешел в услужение к «Ильичу». Так неожиданно был тогда предотвращен (к сожалению – только временно) разгром «мятежного Дона». Но то, что не успела сделать с Доном «белая» революционная Россия в лице «главковерхов» Керенского-Верховского, позже завершила «красная» Россия «Ильича», который послал для «чистки» Дона красногвардейские полчища.
Как и при Булавине, за которым домовитые казаки сначала не пошли (а потом и предали), так и теперь, казаки, особенно вернувшиеся «фронтовики», заболев позорным «нейтралитетом», не поддержали Каледина.
И также как и Булавин, Каледин, видя, что он не в силах бороться за Дон, выстрелом в сердце покончил с собой. Но, в отличие от смерти Булавина, его выстрел всего лишь через месяц пробудил спавшую до того в дурмане «нейтралитета» казачью совесть и Дон стихийно поднялся на защиту своих прав и родительских куреней «снизу доверху и сверху донизу».
В 250 годовщину начала восстания Булавина и почти в 40-летнюю годовщину трагической гибели Каледина, я хотел бы высказать здесь свои предположения.
Что могло бы произойти тогда, если бы, в действительности, (современному, наших дней «Долгорукому») Верховскому удалось бы осуществить свой сумасбродный план и он бы послал миллионную рать солдат против «мятежного Дона» и «изменника» Каледина? Не трудно себе представить, что творили бы на беззащитном Дону разнузданные русские солдаты 1917 года, пропитанные «революционной сознательной дисциплиной» Керенского. Все способные носить оружие донские казаки были тогда на разных фронтах Великой войны, составив 53 конных полка, 22 батареи, 2 пеших бригады и 30 отдельных сотен (и это, можно сказать, только от одной небольшой российской губернии). Что стали бы делать казаки этой, почти 100-тысячной армии на фронте, узнав, что у них в тылу, на родимом Дону, происходит полный разгром?
Не случилось бы тогда то, что произошло в 1919 году на Кубани? Когда диктатор Деникин громил в Екатеринодаре Кубанскую раду, то кубанские полки бросали фронт под Царицыным и шли на Кубань защищать свою власть. Но при Каледине произошло бы большее. Когда Совет союза казачьих войск, как Верховная казачья власть в Петрограде от всех 12 войск, а также казачья власть на местах по войскам, узнали о приказе Верховского, то негодованию среди казаков не было предела. Все войска решили оказать посильную помощь старшему брату – Дону, даже такие маленькие войска, как Амурское и Енисейское, и те решили оказать помощь Каледину.
Что бы тогда произошло? Произошел бы грандиозный «Казачий бунт» против главы государства Керенского, которого, кстати, едва ли кто из порядочных людей тогда уважал, как правителя России. Нет сомнения, что в порядке самозащиты против солдат Верховского, казаки по станицам взялись бы за оружие, защищая свои курени и появились бы Чернецовы, Семилетовы, Назаровы… на защиту Дона. Нет сомнения, что , как Долгорукий с карательными отрядами победил Булавина, так и Верховский задавил бы российской солдатской массой Каледина.
… А в будущем наши потомки читали бы в русской истории о «бунте» Каледина.
Мы не будем рассматривать здесь восстание Булавина глазами тех казаков, которые путем двухвековой, планомерной правительственной русификации, будучи по природе казаками, к 1916 году, на самом деле, перестали быть таковыми по своей психологии, а стали просто «русскими людьми. И только чуб да лампасы этих казаков внешне отличали их от солдата. Воспитанные двумя столетиями по казенным учебникам русской истории царского режима, они верноподданническим чувством «служилого народа», по казенному смотрели на восстание Булавина, как на «бунт» против «царя-преобразователя».
На восстание Булавина надо смотреть не глазами «русских» казаков 1916 года, а глазами казаков-современников Булавина, которые были принуждены взяться за оружие на защиту многовековой своей независимости, за древние «обыкновения», за веру своих отцов и, наконец, на защиту безоружного казачьего населения, против произвола и насилия, которые творили Долгорукие, Шиловы и другие начальники карательных отрядов, посланных на Дон Петром I.
Текст воззвания Булавина – это программа его, за что он стал тогда бороться. Булавин не сразу взялся за оружие. Он старался мирным путем отстоять обычаи своих предков, но Петр I всякий раз отклонял просьбы и ходатайства Булавина, которого только произвол царских чиновников заставил в порядке самозащиты взяться за оружие.
Кроме этих причин восстания атамана Булавина, были и другие, более глубокие, их было много, они накапливались постепенно в течение XVI-XVII веков. Причины эти были следствием проводимой со стороны Москвы насильственной политики в отношении своих вольнолюбивых соседей, которые стояли на пути экспансий и стремления Москвы выйти к «теплым морям» и к расширению ее «естественных границ».
Чтобы не утруждать читателя всесторонним анализом всех этих причин, скажем здесь о них вкратце.
По этим причинам Москва с жестокостью расправлялась с Великим Новгородом, Псковом и Вяткой, уничтожив их вольности, их республиканский строй, которые были всегда угрозой и могли служить «дурным и заразительным» примером для закабаленного в крепостное право московского люда. Территории же их дали Москве выход к берегам балтийского моря.
По причинам «расширения границ», а также с целью уничтожения самостоятельности соседних с Москвой территорий, в 1552 году была разгромлена Казань, а в 1554 году и Астрахань и т.д.
В отношении вольнолюбивого Дона экспансия Москвы началась еще при Борисе Годунове. В эпоху Великой Смуты на Москве (1593-1613 годы) по причинам полной разрухи в Московском царстве экспансия была лишь временно приостановлена, что послужило укреплению Доном его республиканского устройства и принципов народоправства, но сама идея подчинения Дона Москве не умирала, о чем свидетельствует грамота московского «патриота» Прокопия Ляпунова, где в отношении казаков сказано: «Когда Бог даст Московское государство успокоится, тогда мы истребим этот злой народ». За это П.Ляпунов был казнен казаками на их Круге.
При первом царе из дома Романовых (фактически поставленном казаками) наступает некоторое затишье. Москва отменяет все ограничения, введенные в отношении «непокорного Дона» еще при Борисе Годунове. Больше того, все сношения с Доном были переданы в Посольский приказ (т.е. Министерство иностранных дел), что означало, что Москва признавала Донских казаков «народом, а их территорию – государством».
Но позже, уже при царе Алексее Михайловиче, когда Московское царство достаточно окрепло после смуты, а по «Уложению» 1648 года оно стало еще более рабско-крепостническим, давление на казаков снова начинается. Цель этой , сначала «холодной» войны –«прибрать казаков к рукам». Впервые Дон был принужден присягнуть царю после подавления восстания Степана Разина в 1671 году.
Вся история казачьего народа, в частности – Дона, начиная с 1593 года – это беспрерывная борьба за свою независимость. С приходом на царский престол Петра I, для Дона наступило роковое время. Петр I сразу начал уничтожать казачьи вольности, а затем пошел открытой экспансией, что вызвало протест и появление Булавина. Таким образом, восстание атамана Булавина было фактически последним этапом более чем столетней борьбы Дона за свою независимость и свои «древние обыкновения», которая началась еще при Борисе Годунове.
Некоторые скажут, что не все казаки сразу пошли за Булавиным, были атаманы Максимов и Зерщиков, «старшина, которые противостояли ему. Верно, в годину таких исторических событий среди каждого народа есть свои «Зерщиковы»: Подтелковы, Голубовы, Малышкины и др., которых потом сами же восставшие в 1918 году казаки и ликвидировали, подобно тому, как Войсковой Круг при Булавине казнил Максимова, Е. Петрова и других «доброхотов» Москвы.
Булавин это неизбежное явление в истории донского казачьего народа, как борца за многовековую историю своего прошлого. Булавин – подлинное отражение психологии той эпохи. Булавин – протест казачьего народа против тех новшеств царя Петра I, которые не отвечали духу и обычаям казачьей старины. И, если бы не появился тогда Булавин, то историю вольнолюбивого казачьего народа пришлось бы расценивать дешевой ценой, ибо донские казаки уподобились бы московскому народу, принявшему все «немецко-голландские» новшества без всякой борьбы, без всякого сопротивления, поставивши в державном Санкт-Петербурге крест на 500-летней московской старине.
На Москве были всякие бунты: «холерный», «чумной», «соляной», «картофельный», «денежный» и др., но не было восстания за свою волю и свои человеческие права, ибо в истории Москвы не было Степана Разина, Булавина, Пугачева.
Некоторые скептики скажут: «Позвольте, но «бунт» Булавина обошелся казакам очень дорого». Да, дорого! Но история народов, их судьба решаются не ласковыми словами, а всегда кровью и железом.
После Булавина Дон потерял 1/3 своей территории, 1/3 населения, погибла масса невинных людей. Казалось бы, что жестокие казни: виселицы, острые колья, колеса, плоты и т.д. раз и навсегда убили у казаков их многовековой быт, обычаи предков, стремление к воле. Обескровленное и обезличенное тогда казачество должно было бы погрузиться в небытие, уснуть «летаргическим» сном для своей политической жизни в будущем. Казалось бы, для свободного духа казаков наступила беспросветная эпоха, как бесправного «служилого» сословия. Но не так оказалось.
Восстание Булавина навсегда осталось в казачьей душе только потому, что оно было и эти воспоминания остались импульсом вольного казачьего народа. Тень Булавина незримо таилась в каждом казачьем курене… и тот дух воплотился в действительность, когда в 1917 году, в дни Каледина и позже – при Краснове, казаки осознали свою былую независимость.
За что боролся Булавин, за то боролись и казаки в годы своей освободительной борьбы 1918-1920 годов. Дух «непокорного Булавина», а не расчетливого предателя Зерщикова повел казаков и на страшную «Лиенцевскую Голгофу».
Заканчивая,…. Приведу общие причины, по которым (Булавин) … потерпел неудачу в своей борьбе, в освещении генерала Т. Старикова из его статьи «Булавинское восстание»:
«Неуспех Булавина объясняется по разному. Некоторые историки видят его почти исключительно в военных промахах Булавина. На самом же деле, причины неуспеха лежат гораздо глубже…
Борьба Булавина была только одним из звеньев общей борьбы «юга» против «севера» - борьбы двух разных миров…
«Север» был объединен, «юг» был разрознен. «Юг» населялся различными народами, каждый из которых преследовал только свои собственные цели и не помогал своему «соседу», а иногда и вредил ему.
… Но этого мало, Дон, например, делился, в свою очередь, на отпадчиков и приверженцев Москвы. Эти два течения боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть. Булавин был разбит сначала атаманом Максимовым, а потом погиб от руки атамана Зерщикова.
Москва била всегда по частям, каждого в отдельности, кто пытался освободиться от ее ига. А, часто, при помощи одного народа била другой народ, или при помощи одной группы казаков била другую группу тех же казаков…
На наших глазах, теперь, повторилась та же страшная история, тот же ужасный опыт. Большевицкий «север» разгромил «юг», пользуясь его разрозненностью, разъединением и несогласиями.
Так что же, неужели правда, что история ничему не учит? Неужели «Югу» так и не суждено воскреснуть?
Неужели Казачество, только потому, что в его среде есть различные течения, а его различные вожди преследуют разные цели, может покончить свое существование?
Ведь оно стоит на краю гибели…
Это надо понять всем. Об этом надо крепко подумать всем нам. И подумать, не медля, чтобы не опоздать навсегда…»
Дон и Москва - до Булавина.
Казаки до реформ Петра I жили на Дону своим особым, отдельным казачьим миром, совершенно не похожим на жизнь Московского царства, даже несмотря на первое «крестное целование», т.е. первую свою вынужденную присягу царю в 1671 году.
Присяга эта не коснулась распорядка Донской республики, прав народного собрания ее граждан. Цель ее была обезопасить Москву:
а) от самозванцев, ибо и Разин имел при себе «царевича Алексея»;
б) от попыток свержения династии и замены ее другой;
в) от организации на Донской территории предприятий, подобных Разиновскому.[1]
Поэтому, после присяги, никаких перемен во внутренней жизни казаков не произошло, порядков жизни на Дону она не коснулась и донцы на своем «Донском присуде» - территории продолжали жить по старинному, на основе своих древних «обыкновений» (обычаев), согласно Войсковому праву, своим республиканско-демократическим бытом.
Донское казачество представляло из себя в XVI-XVII веках военно-демократическую республику и эта республика была отдельным от Московского царства государством. Оно имело свою территорию, свой народ и свою власть.[2]
Жизнь на Дону в ту эпоху слишком разнилась с жизнью на Москве. Это были два противоположных полюса. На Казачьей Земле не было тогда ни родовитых бояр, ни богатых купцов, ни холопов-рабов. Казаки все были равны между собой, как вольнолюбивое, общее братство. Управлялась Донская Земля –«Донской присуд» по всем законам древнего народоправства. Она имела своеобразный парламент – Войсковой Круг, который устанавливал законы, выбирал Донского Атамана и других должностных лиц на определенный срок из своей же среды казачьей. Войсковой Круг осуществлял в современном понятии все политические свободы, включая «неприкосновенность политического убежища» на своей земле по казачьему, простому определению – «С Дона выдачи нет».
Был у казаков и свой Суд – скорый и равный для всех граждан-казаков, без всяких пыток, правежа, застенков и пр., чем особенно отличался тогда московский суд. В каждом городке был выборный Суд. Виновного осуждали тут же и, в случае уголовного преступления, ему рубили голову саблей. В ту эпоху на Дону все должностные лица, даже духовенство, были выборные и во всем подчинялись Войсковому Кругу. Казаки, создавая свои законы и порядки, гордились своим бытом, говоря: «Все земли нашему казачьему житью-бытью завидуют».
Совершенно другие пословицы бытовали тогда среди московского подневольного, рабского люда: «На Москве горя людского – что песку морского», или «На Москве много церквей, да богов, а правды нет», или «Москва как доска: спать широка, а везде гнетет» и другие, ярко характеризующие быт, порядки и законы на Москве.
В особенности тяжелая, ужасная была жизнь многомиллионного московского крестьянства после «Уложения» 1648 года, по которому крестьяне были окончательно закреплены за помещиками на положении бесправных рабов, но даже более того: на положении домашней рабочей скотины. А после церковного Раскола 1671 года к тому же началось жестокое преследование приверженцев старой веры и тем, кто продолжал держаться старых церковных обрядов, кто молился «двуперстием» или совершал молитвы по древне-славянским церковным книгам, рубили пальцы, резали носы, языки и даже сжигали на кострах, как «еретиков».
Вся жизнь на Москве была построена на деспотизме власть имущих, на праве сильного. Отсюда и поговорка: «С сильным не борись, с богатым не судись». А суд на Москве был жестокий, не равный для всех и не скорый: годами тянулось «сутяжничество». Суд этот справедливо почитался не правосудием, а «кривосудием» и при воспоминании о нем волосы встают дыбом. [3]
О положении крепостных крестьян-рабов на Москве свидетельствует академик Шмурло: «Крепостных людей меняли на породистых собак, проигрывали в карты, продавали на ярмарках. Бывало, что на вывоз продавались иногда целые деревни». [4]
Общую картину порядков и жизни Московского царства писует российский историк Кизиветер: «Московское царство это было государство сверху и донизу закрепощенное и недаром все там, от последнего бобыля и до первого боярина, именовались «холопами» великого Государя Московского».[5]
«Кнут, батоги, как средство извлечения из населения службы и повинностей – так и свищут на каждом шагу в этом «идиллическом» царстве Московском. Правеж, битье батогами, кнут, ссылка в рабство – это «административные» приемы на каждом шагу». [6]
Подобную неприглядную, более того , жуткую картину московского быта рисует неоднократно и знаменитый историк Ключевский, особенно в статье «Мысли Крижанича».[7] О жизни Москвы как «темного царства» пишут и другие российские историки. Читали мы все эти ужасы и у российских писателей в их исторических романах.
Жуткую картину можно было наблюдать тогда и на верху московской церкви во главе с кощунственным «Синодом» Петра I.
Невзлюбил народ царя за то, что он кощунствовал, снимая колокола с церквей, и еще больше за то, что он богохульствовал в выдуманном им самим «сумасброднейшем, всешутейшем и всепьянейшем соборе», в котором, как пишет Ключевский, сам царь Петр состоял в «сане протодиакона» [8] и далее сообщает, что в этом соборе «ящик для водки напоминал форму Святого Евангелия».[9] Устав для собора писал сам царь, введены были им особые обряды. Сам царь «ходил Христа славить и разгулу и пьянству не было конца»,- пишет Всеволожский.[10] Были и другие обряды, в том числе «женитьба патриарха», на которой сам царь поил новобрачных из сосудов, имевших форму больших половых органов. Сценарий и текст обрядов во всех подробностях составлял сам Петр I.[11]
Историк Буданов пишет, что во «всешутейшем соборе» благославляли «знаменитым дикирием, выточенным самим Петром I, чем он еще более углубил неуважение к религии и церкви».[12] Да и как же иначе, если этот «дикирий» был сделан царем в виде половых органов мужских. И. Солоневич трижды в своей книге упоминает, что на этом «соборе всесвятейшем» «был сделан порнографический, в непристойной имитации крест, сложенный из непотребных подобий», дикирий и сосуды для кощунственных целований.[13]
За все эти кощунства над религией и церковью богобоязливый люд прозвал царя «антихристом», «богохульником» и «безбожником», что мы читаем у историков: Ключевского, Милюкова, Трачевского, Буданова и др., а также у писателей: Мережковского («Антихрист и царевич Алексей»), А. Толстого («Петр Первый»), у Мордовцева и др. И великий писатель России Л.Н. Толстой в своем «Царство Божие внутри нас» [стр.90] дал надлежащий отзыв о Петре I.
И если эти ужасные вести на Москве из уст в уста ползли с осторожностью, чтобы никто не услышал, ибо московский народ еще страшное слово «Слово и дело Государево», то на вольном Дону открыто, без оглядки назад, ширилась эта весть от городка в городок по всему Донскому Полю-степи. Особенно тревожило религиозное казачество кощунство царя и его приближенных. Казаками вспоминалось предсказание вождя донских староверов Кирия Чюрносова, который пророчествовал, что «от севера, от Москвы изыдет лукавство».
В Москве в те годы появилась легенда, что «Царь Иван Алексеевич жив. И живет в Иерусалиме. Царь Петр полюбил только бояр, а царь Иван чернь любит». [14]
Перекинулась эта легенда с бежавшими на Дон из Москвы староверами и особенно укрепилась среди «голутвенного» казачества на севере Дона и еще меньше стали казаки приказов царя. Но царь, желая прибрать в свои «ежовые рукавицы» непокорный Дон, вводил новую «старшину», поощрял ее разными наградами и подарками, чем еще больше восстановил против себя рядовое казачество.
Донские казаки, принимавшие участие в войнах Москвы, наблюдали сами эту жизнь, знали ее со слов «зимовых» /посольских/ станиц, которые месяцами жили в Москве, знали и по рассказам бежавших старообрядцев. Безусловно знали донцы о порядках и быте на Москве и всячески отчуждались от нее подальше, говоря: «От Москвы – хоть полы отрежь да тикай»[15] или «Живи казак на воле, пока Москва не узнала». [16]
Еще раньше, до Петра I, когда Москва неоднократно делала попытки «прибрать к рукам» донцов, т.е. подчинить их своему влиянию, на эти попытки Войсковой Круг всегда отвечал: «Донской казачий народ вольный и в неволю не служат».[17] И никакие «грозные» грамоты царей и даже патриархов московской церкви об отлучении от веры не пугали казаков и они жили своими «обыкновениями» на своей Донской земле и никакой, тем паче московской, рабской жизни иметь не хотели, говоря: «Хоть спина гола, зато на воле живем», или «Руби меня сабля турецкая, но не бей плеть боярская», или «Сами в чужие земли «в гости» ходим, а чужих на свое Поле никого не пускаем».[18]
«Дон действовал в своих интересах всегда по своему усмотрению и вмешательства Москвы во внутренние дела Дона до Петра I никогда не замечалось». [19] Дон, до Петра, ….. жил своим особым, отдельным от Москвы казачьим миром, на положении инородцев или, как характерно определил дьяк Посольского приказа в 1667 году Катошихин – «чужеземцев», писав: «А как они, Донские казаки к Москве приедут и честь им бывает такова, как чужеземским, нарочитым людям».[20]
До Петра I Дон с Москвой сносился через Посольский приказ (по современному – Министерство иностранных дел), куда ежегодно приезжала …«Зимовая (посольская) станица и этих Донских послов. По традиции их принимали во Дворце цари трижды: по приезде, в день Благовещения и накануне отъезда (сообщает Сватиков)» [21] Об этом пишет и историк И.П. Буданов. [22]
«Зимовые станицы» оставались долго в Москве, иногда месяцами, получая зерно, порох, свинец и пр. Царь делал богатые подарки Атаману, есаулу и казакам. Задабривали их и подарками и угощениями бояре, по завету хитрого Катошихина: «Ласкай казаков пока надобно». [23]
Но, как бы Москва не давила на казаков, Дон, как пишет И. Буданов, умел противостоять этим начинаниям. «Как одно из средств противоборства Московскому влиянию, на Дону существовал обычай: если Войсковой Атаман, в силу особой важности, сам отправлялся во главе Зимовой станицы в Москву, то он тогда переставал быть Войсковым Атаманом. По возвращении из Москвы он никогда не избирался в качестве такового вновь, в ближайшее время. Это объясняется практически установленной традицией в борьбе против московского влияния и способом аннулирования обязательств, данных атаманом Зимовой станицы в Москве».(И.Ф. Быкадоров. «История казачества».Часть I, стр.153).
Больше того,когда казаки узнавали, что приехавшие на Дон из Москвы участники Зимовой станицы: Атаман, есаул, толмач и казаки, получив богатые подарки, хвалят Москву, то их в течение нескольких лет не выбирали на высокие должности в Войске. Обычай этот на Дону назывался «отмоскаливанием». [24]
Одним из средств сохранения своего быта и порядков «обыкновения» служил отбор, т.е. казаки с большим разбором принимали в свою среду чужих, посторонних. «Чтобы стать полноправным гражданином Донской республики, нужно было быть принятым в казаки. Для этого требовалось заявление в Войсковой Круг и его согласие. Но далеко не все получали это. Нужно было пробыть на Дону 5-7 лет, зарекомендовать себя, предварительно быть в двух-трех походах и выявить себя честным, находчивым и храбрым воином».[25]
Во избежание постороннего влияния чужих (не казаков) на дела Войскового Круга, на Круг не пускали посторонних. «И московские люди, наравне с чужеземцами, на Войсковой Круг казаками не допускались». [26] О недопущении на Войсковой Круг московитов сообщает и историк Сватиков. (стр. 36). Не желая, чтобы духовенство имело свое давление на свободу религиозной жизни на Дону, то: «Духовенство на Дону было устранено от участия в Круге». [27] «Вообще», сообщает Сватиков, «выборное духовенство и Церковь на Дону подчинялись Войсковому Кругу, даже монахи в монастырях искали защиты у Войскового Круга».
Никто из чужих не мог поселиться на Донской земле без разрешения на то Войскового Круга И французский посол при Русском Дворе Масон писал: «Казачья земля – общая собственность казачьей нации, никто чужой, даже русский, не мог на ней поселиться». [28]
Казачьи полки, принимая участие в войнах Москвы, бывали на ее территории, но московская рать до Петра I на Дону никогда не стояла.
Такова была в общем особенная казачья жизнь на Дону до эпохи восстания Кондратия Булавина (1707 год).
Царь Петр I, желая иметь выход в Азовское море, дважды пытался его взять, но безрезультатно. Полководец он, вообще, был неважный, к томуже не имел тогда ни хорошего войска, ни флота. Тогда он решил при помощи голландских мастеров в верховьях Дона построить большой флот, для чего царь в принудительном порядке согнал огромные массы рабочих из соседних к Воронежу районов. Туда же он на эти работы на верфи собрал десятки тысяч украинских, слободских и донских казаков.
«Петр I собрал на Воронежских верфях 74 тысячи казаков и, очевидно, употребил их, главным образом, на самой тяжелой, бурлачной работе. Отсюда в Воронежской губернии слово «казаковать», значит – бурлачить, т.е. работать, делать как казаки». [29] Но и из этой новой затеи «мореплавателя», как патетически окрестил Петра I Пушкин, ничего не вышло. Корабли были построены столь громоздкими, что они не могли выйти из устья Дона в Азовское море, так и остались там на мели, пока не сгнили и не были растащены на дрова. [30]
Так, очередной неудачей, в пустую, окончился бы и этот поход Петра, если бы он не вспомнил о донских казаках, которые веками на своих малых каюках громили берега могущественной тогда Турции, Анатолии и Крыма.
26 мая 1696 года донские казаки на своих легких каюках во главе с опытным мореходом атаманом Кумшатским одержали первую морскую победу царю над турецким флотом. Царь в Черкасске устроил грандиозный пир для победителей турок – казаков, но и этим не расположил их к себе. Казаки никогда не работали для других на принудительных работах, на верфях воронежских их погибло масса, а главное, что все эти жертвы оказались впустую.
Донской атаман Фрол Минаев в своем курене в Черкасске устроил парадный обед царю и его свите, куда также были приглашены и казаки – герои взятия Азова. Среди них был и молодой «сотный» казак (сотник) Кондратий Булавин, который во главе своей сотни первый ворвался в Азов. Царь, увидя Булавина, сказал: «Знаю тебя. Я тогда не наградил тебя, какую теперь хочешь награду за это?» На что Булавин ответил: «Я бился с басурманами за честь и славу казачью!»
За обедом говорились речи. Старшина казачья произносила хвалебные слова царю и его свите. Когда очередь дошла до Булавина, он поднял свою чарку и кратко сказал: «Здравствуй Тихий Дон – снизу доверху, сверху донизу!» [31]
Царь строго посмотрел на Булавина, ничего не сказал, но решил, что с наградой строптивого Булавина надо повременить. Уезжая из Черкасска, ПетрI в «благодарность» казакам за их победу 26 мая, приказал уничтожить казачью флотилию, вместо того, чтобы в будущем воспользоваться опытом казаков-мореходов в борьбе с могуществом турок на Черном море.
Отобрав Азов у донцов, которые сто с лишним лет боролись за обладание своей столицей Азов-городом, Петр I посадил в Азове гарнизон из стрельцов под командой воеводы, чем и закрыл казакам выход в Черное море для «добычи зипунов», т.е. всего необходимого казакам для жизни, а также оружия, одежды и утвари у турок и в Крыму. Этим еще больше возбудил царь против себя казаков и они открыто говорили между собой: «Нам от царя ничего доброго не ждать».
В этих трех походах на Азов деспотический царь-самовластец Петр I подолгу оставался среди казаков. Он подробно всматривался в их жизнь, быт, знакомился с их вольнолюбивыми порядками. с их своеобразной народной дисциплиной, с их республиканским укладом жизни и все это ему сильно не нравилось. И решил он покончить с казачьими вольностями, а самих казаков прибрать в свои «ежовые рукавицы».
|