| «Кондратий Булавин не запятнал себя ни злоупотреблением алкоголя, ни дебошами, ни излишней жестокостью, ни деспотизмом. Осадив Черкасск, он, во избежание лишних жертв, воздерживается от бомбардировок его. Потом, войдя в Черкасск, он имел полную возможность расправиться собственной, единоличной властью со своими злейшими врагами, но отдает их на суд Круга». [53]
И действительно, зная от лазутчиков, что только старшина против него, Булавин, будучи обстрелян из пушек Черкасска, сам сознательно огня не открывал. Видя это, черкасские казаки возмутились поведением Максимова, сами открыли ворота Булавину и он въехал в Черкасск победителем, не разрушив его и не пролив кровь черкассцев.
Казалось бы, войдя победителем в Черкасск, Булавин мог бы самовластно, жестоко расправиться со своими врагами: атаманом Максимовым, Е. Петровым, и. Зерщиковым и др. Но Булавин был подлинным рыцарем-воином, уважавшим законы войны. С Ефремом петровым он мог бы расправиться еще раньше, когда Петров, как посол атамана Максимова, прибыл к нему в стан накануне боя у Лесковатки. Е. Петров, как «знатный» казак, видевший в Булавине лишь «сотного» (сотника), стал говорить ему дерзости, называя «цареотступником» и «вором» и даже не поздоровался с ним при входе в палатку Булавина. Булавин спокойно переносил дерзости Петрова и, не согласившись на его условия, спокойно отпустил, сказав: «Зараз ты меня не бойся, Ефрем. Зараз ты же посол, нельзя того делать. А вот уж когда я изловлю тебя в бою, то тогда пасись (бойся, берегись –С.Б.), Ефрем. Пасись! Иди, Ефрем, не о чем нам боле гутарить (разговаривать). Проводи его, Сазонов и скажи моим именем, чтоб не трогали Ефрема никто». [54]
Мог бы он теперь самочинно расправиться и с атаманом Максимовым, войсковыми есаулами Поздеевым и Соколовым, с И. Зерщиковым. Но Булавин уважал выборное начало войска, а посему судьбу их решил он отдать на решение Войскового Круга, который их выбирал.
Как великодушен был простой «сотный» казак Булавин со своими врагами в сравнении с «благородными» князьями Юрием и Василием Долгорукими, полковником Шиловым и майором Шанкеевым, другими царскими чиновниками, которые зверски самоуправствовали над мирным казачьим населением, не щадя ни детей, ни женщин.
Булавин, закаленный в боях, исповедывал древний казачий закон воина, как учили его отец и дед: «В бою, Кондратий, будь беспощадным, но с побежденными, с пленным врагом будь милостивым.»
Через день в Черкасске собрался Круг и, разобрав дело, он осудил атамана Максимова, В. Поздеева, Ефрема Петрова и с ними еще трех старшин – ярых «доброхотов» Москвы. Без пыток и мучений им войсковой саблей отрубили головы на Майдане (площадь в городке, где собирается Круг – С.Б.).
А 2 мая собрался другой Войсковой Круг – для выбора нового атамана. Весь многотысячный Майдан без всяких споров многогласно выкрикивал: «Люб нам Кондратий Булавин!». Но, несмотря на такое всенародное желание всего Майдана, войсковой есаул, согласно дедовскому обыкновению, трижды вопрошал майдан: «Надо нам, атаманы-молодцы, избрать нового атамана. Кому велите пернач отдать?». И каждый раз весь майдан кричал: «Люб нам Кондратий Афанасьевич! Булавину пернач!».
… На лестнице Войскового Собора стоял Булавин. На его смуглом, с решительными и смелыми чертами лице не дрогнул ни один мускул, только на ветерке колебалась в его левом ухе большая золотая серьга – в полумесяце крест с изумрудом, подарок его деда.
Древний старик, самый старый по возрасту в Черкасске, седой, как степной лунь, на синей подушке поднес Булавину пернач – символ власти на народоправном Дону, сказав: «Возьми перчач, Кондратий Афанасьевич и послужи атаманом Войску Донскому честно и правдиво».
Вновь избранный атаман Булавин, взяв пернач в руки и обращаясь к Майдану, громко сказал: «Спасибо, атаманы-молодцы и все Войско Донское за доверие». И по древнему донскому обыкновению атаман Булавин поклонился на две стороны: в сторону Дона – «папеньки» и степи – «маменьки» и поднял над головой пернач. Весь многолюдный Майдан обнажил голову, сняв свои шапки - «трухменки». Атаман Булавин горячо призывал казаков стать на защиту «веры отцов, на защиту древних донских «обыкновений», за вольности казачьи…. и сыну за отца, и брату за брата, и другу за друга – стать нам и умереть заодно – за Донской присуд». После того из Собора был вынесен аналой со Святым Евангелием и Святым Крестом и атаман в присутствии всего Майдана принес присягу на верность и неподкупную службу Донской Земле. А после Булавин вынул из ножен кривую старинную дедовскую саблю и на ней перед всем народом принес свою клятву:
«Не отступлюсь! За правду казачью буду стоять до смерти!»
Так на Майдане в Черкасске, Войсковым Кругом , вольными голосами атаман Походного войска восставших казаков Кондратий Афанасьевич Булавин 2 мая 1708 года был избран законным атаманом всего Великого Войска Донского. На этом Круге были выбраны новые войсковые есаулы: Тимофей Соколов и Степан Ананьин, другие должностные лица, а кроме того постановлено было Кругом мобилизовать верховых казаков по семь человек от каждого десятка на борьбу против московских отрядов.
Отправив целую группу казаков – «доброхотов Москвы» из Черкасска в верховые городки к Хохлачу, чтобы тем самым обезвредить Черкасск от влияния Москвы, атаман Булавин вместе с войсковыми есаулами и другими должностными лицами решил выработать текст «войсковой отписки» (грамоты) к царю Петру. По окончании текст ее был зачитан на Войсковом Круге и одобрен. Только тогда Булавин скрепил ее Войсковой Печатью и поставил свою атаманскую подпись. В этой «отписке» (грамоте), посланной от имени Войскового Круга, в самом начале сообщалось, что: «Мы с Войском своих старшин за неправды Лукиана Максимова с товарищи 6 человек казнили смертью, а вместо их по совету, всем Войском Донским иного атамана Кондратия Афанасьевича Булавина и старшин, кто нам, Войску годны и любы выбрали, 2мая 1708 года». Затем подробно описывались все злоупотребления атамана Максимова и старшины в отношении казаков и законов Войска и оправдывали казаки убийство Долгорукого, писав, что «убил его не один Булавин, а с ведома общего нашего, со все рек Войскового совета». Далее говорилось, что Донские казаки от государя «не откладываются» (не отделяются –С.Б.) и «желают ему всем войском и всеми реками всеусердно служить по прежнему», если царь оставит казакам их древние «обыкновения, как были ранее». Просили царя не посылать «своих полководцев ходить на Дон», как Долгорукий и др. и далее продолжали: «…ежели они (полководцы – С.Б.) пойдут и насильно будут разорять Дон, то мы Войском Донским реку Дон и с запольными реками уступим и на иную реку пойдем» [55]
Комментируя эту отписку, профессор Сватиков пишет: «Итак, повстанцы языком XVII века уверяли Петра, что они готовы уступить ему всю территорию Дона и уйти «на иную реку». Но в то же время они искали союзников и 17 мая 1708 года писали Войску Запорожскому, прося помощи».
Да, зная вероломство Петра I, действительно, атаман Булавин писал запорожцам тогда письмо, прося помощи, когда узнал, что царские чиновники по прежнему чинят расправу над казачьими городками, а от беглых с севера старообрядцев узнал, что царь в Туле формирует против Дона 20-тысячную армию, из Литвы идут драгуны, а на Украине формируются слободские и компанийские полки против Булавина. Поэтому Булавин, сообщая запорожцам, предупреждал их не забывать завет кошевого батьки атамана Серко, который когда-то по братски предупреждал и запорожцев, и донцов быть «вкупе и едиными», давая помощь друг другу. «Казаки! (писал Серко) Как только мы одного выдадим, тогда всех нас Москва по одному разволочит.»
Писал атаман Булавин атаману казаков-староверов Савелию Пахомову, прося у него помощи, где сообщал ему: «А если царь наш не станет жаловать, как жаловал отцов наших, дедов и прадедов или станет нам на реке (т.е. – на Дону – С.Б.) какие утеснения чинить, и мы Войском от него отложимся и будем милости просить у Вышнего Творца нашего Владыки, а также и у Турского царя, чтоб турский царь нас от себя не отринул». Предупреждал письмо это держать в секрете: « А буде у вас, Савелий Пафомович, из нашей стороны какие люди московские из Азова или Троицкие, или откуда-нибудь русские люди при вас будут, про се письмо им не явить и не сказывать». И далее сообщал: «А нашему государю в мирном состоянии не верь, потому он многие мирные земли и за мирным состоянием разорил и ныне разоряет». [56]
Царь, получив «отписку», привезенную ему «легковой станицей», не пошел на уступки Войсковому Кругу, а наоборот, как мы сообщали ранее, царь хотел уничтожить именно казачье самоуправление, насаждая на Дону свои «новшества». Характеризуя все эти новшества Петра I, монархист Ив. Солоневич, ссылаясь на Ключевского, пишет: « В тылу Петра вспыхнули бунты башкирский и булавинский, показавшие по Ключевскому: «Сколько народной злобы накопил Петр у себя за спиной». [57]
Вместо ответа Войсковому Кругу Петр I послал на Дон новый карательный отряд во главе с князем Василием Долгоруким. Жестокий царь-садист знал кого посылать. Послал он брата убитого казаками Юрия Долгорукого, рассчитывая , что Василий Долгорукий жестоко расправится с непокорным Доном, мстя за смерть родного брата.
В то время, как над Доном сгущались тяжелые, свинцовые тучи и надвигалась на него, как смерчь, страшная гроза, а Василий Долгорукий готовил Дону очередную кровавую трагедию, Булавину улыбнулось боевое счастье. Игнат Некрасов, соединившись на Волге с Хохлачем, взял Царицын и пошел вверх, завладев старым казачьим городом Камышиным, всюду вводя казачьи порядки. Частично имел успехи С. Драный на Айдаре в борьбе с полковником Шиловым. Булавин получил весть, что с Кубани выступил конный отряд казаков-староверов в 3 тысячи сабель от Савелия Пахомова, у которого Булавин просил помощи.
Были и другие частичные успехи на Хопре, Медведице, но это не все еще. Главное же, что так беспокоило Булавина – это то, что кошевой Гордиенко, послав 4 тысячи казаков, молчал. Молчали калмыки, долго ждал он ответа от татар, но потом выяснилось, что его гонцов перехватили из Азова. Сознавал он сам теперь, что зря не взял Азов в самом начале, когда было у него много войска в Черкасске и когда у всех был тогда подъем. Занявшись внутренними делами войска, он упустил время. Сейчас же чувствовал, что гроза неминуемо надвигается на него.
…И гроза разрозилась над донской Землей. В Черкасск с гонцами приходили страшные вести. С разных сторон на Донской присуд двигались царские рати: Князь Василий долгорукий – к городкам по Северному донцу, князь Гагарин вел свою рать из Курска, из Изюма двигался полковник Шилов с компанийскими полками, с гетманской Украины шел полковник Ливенец, со слободскими полками - полковник Кондратьев, к Бахмуту приближался полковник Кропотов с двумя драгунскими полками, из Козлова направлялся на Дон князь Волконский, из Казани князь Шеховской вел калмыков. На Волге царские рати вытеснили Хохлача и Некрасова из Саратова, Камышина и Царицына. Со всех сторон шли царские полки, чтобы сломить вольнолюбивый Дон. Когда эти слухи дошли до Черкасска, приуныли казаки.
«В Черкасске стало неспокойно. Малодушные бурлаки и черные люди, поддавшись страху, стали разбегаться».[58] К атаману Булавину прибывали гонцы, прося помощи для своих городков. Всего войска у Булавина, считая отряды Драного, Голого, Некрасова и др., было более 30 тысяч, но они все были далеко. В самом Черкасске и ближайших городках было не более 15 тысяч. сознавал атаман, опытный воин, что дробить силы нельзя, но как не помочь городкам, которые ждут помощи и что скажут казаки? Атаман не дает помощи? И он посылал небольшие отряды на помощь городкам.
С каждым днем царские отряды углублялись все дальше на Донскую землю, сжигая городки и уничтожая казачье накселение. Казаки, видя неминуемую гибель, бились отчаянно.
Историк Сватиков отмечает, что 1 июля Драный на Айдаре был разбит после жестокого боя. После того Шилов пошел на Бахмут, где были 1500 запорожцев и они все легли в бою. Шилов с радостью доносил кратко: «Конклюзию казакам учинил, Бахмут выжгли и разорили».
Был ли это «бунт» Булавина?
Так всюду казаки боролись не на жизнь, а на смерть и в других местах. Печальные эти вести быстро доходили до Черкасска, туда же бежало много бурлаков, солеваров и другого работного люда, спасаясь подальше, чтобы их не вернули опять царские «прибыльщики». В Черкасске помещений для них не было, да к тому же домовитые казаки с этой голытьбой держали себя высокомерно, не пуская их в свои курени. Среди голытьбы начался ропот. По ночам толпы гультяев и работных людей орали перед окнами атамана: «Атаман! Побьем всех домовитых! Вели, атаман, побить всех природных черкасских казаков! Раздай нам их пожитки… Отдай нам их курени!» [59]
Смелый атаман выходил к ним: «За народ я иду! (кричал он, топая ногами) За народ! За волю!» Чтобы успокоить их, атаман Булавин приказал раздать им всем поровну деньги из войсковой казны.
Учитывая создавшееся как на фронте, так и в самом Черкасске положение, атаман Булавин решил, не теряя времени взять Азов, чтобы обеспечить себе спокойное положение в тылу. Он сам хотел идти в поход и возглавить Походное войско, но его отговорили ближайшие его старшины и он назначил походным атаманом старшину Казанкина, он же был и начальником конных полков. Над пешими частями был назначен Хохлач. 2 июля пешие части с Хохлачем поплыли на каюках и стругах вниз по Дону, а конница с Казанкиным пошла вдоль берега.
Дела на фронтах опять улучшились. Семен Драный, сколотив снова отряд, успешно продвигался к Тору и Изюму. Некрасов, оправившись после неудачи, одержал победу на Волге. Неплохо шло дело и у Голого. Снова повеселел атаман Булавин и говорил дочери Галине: «Ну, донька, надобно тебе собираться в путь-дорогу, поедем скоро в Азов».
…Но, не оправдались надежды атамана, неудача постигла его у Азова, мало пошло туда войска да и пушек было недостаточно по сравнению с огромным их количеством в Азове. Первый штурм не удался, особенно большие потери понесли пешие части, которых Хохлач повел по открытой местности и много тогда булавинцев полегло от огня азовских пушек. Настроение осаждающих булавинцев упало. На следующий день, 7 июля, снова пошли на штурм и опять пешие части понесли огромные потери, пал и сам Хохлач… , не вытерпела пехота и стала отходить. А в это время раскрылись азовские ворота и конница Толстого вылетела в преследование. Тогда походный атаман Карп Казанкин с сокрушительной силой бросил свои конные полки на азовскую конницу, го в это время из ворот Азова выскочила на вылазку пехота и ударила в тыл Казанкину. Завязалась страшная битва, продолжавшаяся с переменным успехом три часа. Успех явно клонился на сторону булавинцев, когда Толстой бросил в бой свой последний резерв. Булавинцы не выдержали напор свежих сил … и стали быстро отходить. Азов взят не был, Казанкин после понесенных потерь отошел от Азова.
Весть о неудаче под Азовом была получена Иваном Зерщиковым одним из первых. Учитывая это, он, бывший Войсковым атаманом в 1700 году, решил снова им стать и, бросившись к казакам Рыковской станицы, где жило много старшины, поднял их против Булавина. По пути он поднял всех недовольных бурлаков, гультяев и вся эта вооруженная толпа бросилась к куреню атамана Булавина, где он находился со своей дочерью Галиной.
Приближаясь к куреню атамана, толпа стала обстреливать его. Конвойная сотня под командованием Дмитрия Туляя бросилась вперед на защиту атамана Булавина. Произошел кровопролитный бой, в котором казаки конвоя и сам Туляй пали все в неравном бою.
Атаман Булавин, забаррикадировавшись в своем курене, стал отстреливаться из щелей окон из ружей и пистолетов. Галина их заряжала, а он отстреливался. Немало пало под меткими его выстрелами, но… неожиданно стрельба по окнам куреня атамана прекратилась. Булавин увидел, как полпы гультяев несут охапки сухого камыша, чтобы зажечь курень. В это же время послышались удары топоров в обитую железом дверь. Булавин, видя неизбежную смерть, попрощавшись с Галиной, схватил со стола заряженный пистолет, приложил его холодное дуло к виску и выстрелил.
Так покончил с собой 11 июля 1708 года атаман Бахмутского городка, потом – атаман Походного войска восставших за Донской присуд казаков, и позже – выборный Донской атаман Крндратий Булавин, пробывший на этом посту всего 70 дней. Но память о себе он оставил навсегда, пока живет дуз вольнолюбивого казачьего народа.
…Галина продолжала отстреливаться, но когда увидела, что в окнах и двери показались головы осаждавших, схватила со стены старинный, остро отточенный кинжал и, с силой вонзив холодную сталь себе в сердце, упала на пол, обливаясь кровью.
Озверевшая толпа, ворвавшись в курень атамана Булавина, вытащила его труп на улицу и распяла его на стене куреня. А на следующий день Тимофей Соколов, сообщник Ильи Зерщикова, повез тело Булавина в Азов к губернатору Толстому. Толстой приказал лекарю отрезать голову Булавина и хранить ее в спирте. Тело же покойного, без головы, приказал повесить на шест вверх ногами на берегу реки Каланчи : « Пусть проклятого клюет воронье!».
А в это время на Майдане в Черкасске собрался буйный Круг: спорили, галдели казаки, кому быть атаманом, кому вручить пернач. После долгих споров избран был Илья Зерщиков, войсковыми есаулами по прежнему остались Соколов и Ананьин.
Зерщиков, арестовав всех ближайших соратников Булавина и посадив их под стражу, начал рассылать по всем речкам увещевательные письма, требуя принести повинную правительственным войскам. Написал он такое письмо и Игнату Некрасову. В ответ на это он получил от Некрасова грозное послание, где в одном месте тот писал Зерщикову: «…И мы, собранное войско и верховые казаки многих городков требуем от тебя, Илья Григорьевич, учинить нам отповедь, за какую вину убили вы Булавина и стариков его. Вы же сами излюбили и выбрали его атаманом, а стариков вы же посадили старшинами при войске. Если вы не изволите отповедати нам учинить о Булавине и стариков-старшин не освободите, то мы всем войском придем в Черкасск ради оговорки и подлинного розыску, за что вы без съезду рек такое зло учинили».
Получив такое от Некрасова письмо, Зерщиков испугался, ибо после смерти Булавина и Драного имя Некрасова Игната среди казаков пользовалось огромной популярностью и казаки, чувствуя к нему притягательную силу, бежали к Некрасову из разбитых отрядов.
Оказавшись между двух огней: между Некрасовым и Долгоруким, боясь за свой атаманский пост, Зерщиков написал письмо князю Долгорукому, чтобы тот спешил в Черкасск.
«Московская история» повторяется.
Петр I, отправляя гвардии майора князя Василия Долгорукого в качестве главнокомандующего всеми карательными отрядами, посланными на Дон, в своем указе повелевал ему: «Ходить по тем городкам, которые пристают к воровству, и оные жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья, дабы тем удобнее оторвать охоту к приставанию, к воровству людей, ибо сия сарынь, кроме жесточи не может унято быть…» [60]
Приказ жестокий, но удивляться ему не приходится. Ведь писал его человек не обыкновенный, а больной садизмом в еще большей мере, каковым был на царском престоле Иван IV, наивно прозванный в русской истории «Грозным», и которого вся Западная Европа наградила еще более подходящим именем «Жан-Терибль», т.е. «Иван Страшный», «Иван Ужасный», да в сущности он и был таковым.
Не приходится удивляться такому приказу Петра Василию Долгорукому потому, что почти такой же приказ он дал раньше и графу Шереметьеву, когда тот шел на покорение маленькой Лифляндии. И Шереметьев его выполнил точно.
Уже самый факт посылки на Дон В. Долгорукого, а не другого, говорит о жестокости царя. Он знал, кого посылать и посылал его нарочно, зная, как он будет мстить казакам за убийство родного брата Юрия.
Долгорукий, усердствуя, « жег городки без остатку», рубил головы казакам, колесовал их, сажал на острые колья, и т.д., не щадя женщин-казачек и неповинных младенцев. Творя жестокую расправу над казаками по «расписанию» царя, Долгорукий писал ему по пути к Черкасску 15 июля, т.е. спустя четыре дня со смерти Булавина: «…пошел к Черкасскому для лучшего укрепления казаков. Надобно определение с ними сделать, чтоб и впредь им нельзя не токмо делать, но и мыслить и вольности у них убавить».[Сватиков, стр.145] И «определял» казаков, сотнями казня их, у мертвых «убавляя вольность», чтобы они «не мыслили».
«Вообще, у Дона с именем князей Долгоруких связаны воспоминания малоприятные. Раньше князь Ю.А. Долгорукий усмирял «разинский бунт» (сообщает историк Сватиков). Но расправа В. Долгорукого, как говорится только «цветики», а «ягодки» будут впереди. На эти расправы Лука Хохлач писал солдатам Долгорукого в «прелестных письмах»: «Идете вы к нам, в Донские городки, для разорения. За что вам нас разорять? Нам до вас дела нет, ни да бояр, ни до солдат, ни до драгун. Мы стоим за веру христианскую, что почали Еллинскую веру веровать.Нам дело только до прибыльщиков и до неправых судей», [61]
Не довольствуясь своим первым указом В. Долгорукому, жестокий царь, уже когда Долгорукий шел по Донской земле, послал ему дополнительные инструкции: «Как будешь в Черкасском, тогда добрых обнадежь, и чтобы выбрали атамана доброго человека. По совершении оном, когда пойдешь назад, то,….( тут начинаются страшные слова) по Дону лежащие городки по сей росписи разори и над людьми чини по указу: надлежит опустошить по Хопру сверху Пристанной по Бузулук, по Донцу сверх по Лугани, по Медведице – по Усть-Медвецкий, что на Дону. По Бузулуку – все, по Айдару – все, по Деркулу – все. По Калитвам и другим Задонным рекам – все. А по Иловле – по Иловлинский, по Дону до Донецкого надлежит быть так, как было». [62]
Страшные, ужасные слова: «разорить городки - все», «опустошить городки – все»… А главное то, что это – «когда пойдешь назад», т.е. после того, как Дон усмирен уже, Булавина нет, сообщники его арестованы, казаки приведены к присяге, выбран другой атаман - «добрый человек»… , короче говоря, избиение всех из мести, сжигание «без остатку» всех городков – опять из мести. И на этот раз не будем удивляться столь жестокому указу. Ведь писал его Петр I, тот, который уже после подавления стрелецких бунтов в Москве и Астрахани, в порядке мести (по «советски» - чистки), казнил более 20 тысяч человек, причем, как сообщает П. Шавельский [63], царь приказал вырыть из могилы гроб тестя боярина Милославского, который был привезен ему в запряжке на 12 парах свиней. На этом гробу царь лично отрубил голову боярину Соковнину и его сообщникам. Пытал сам и казнил лично царь и других стрельцов. Мало того, Петр I, не имея чисто человеческих чувств отца, в припадке окаянства, сам лично в Преображенских застенках запытал до смерти своего родного сына царевича Алексея.
Можно ли было ожидать милосердия от такого человека? Царь занимался не царским делом, обагрив свои руки, как профессиональный палач, в крови своих близких и подданных.
…Московская «история» повторяется. Повторилась она на Дону и тогда.
… 26 июля 1708 года Василий Долгорукий со своим войском подошел к Черкасску. Атаман Илья Зерщиков со старшинами встретил его торжественно со знаменами. Все было спокойно, но через три дня Долгорукий приказал выдать ему зачинщиков. Выданы ему были: 17-летний сын Кондрата Булавина – Никита, брат покойного атамана Иван Булавин, Михаил Драный (сын с. Драного), Кирилл Калганов и с ними 26 «пущих заводчиков», а всего было выдано 50 булавинцев. Долгорукий не казнил их, а отправил всех в Азов к губернатору Толстому, наверно действовал так по инструкции царя. Видимо, Петр I, как любитель «зело» пыток и казней, предполагал прибыть лично в Черкасск позже, что на самом деле и произошло.
« Гибель Булавина (пишет Сватиков) Петр торжественно отпраздновал молебном. Азовский губернатор Толстой повышен чином, майор Василий Долгорукий произведен в полковники, всем солдатам вперед было выдано трехмесячное жалование».
Со смертью Булавина, поднятое им восстание фактически было подавлено карательными отрядами и только на Волге отряды Голого и Игната Некрасова все еще действовали, имея временный успех.
«Наведя порядок» в Черкасске и приведя казаков к присяге, Долгорукий теперь решил идти на север, чтобы по «расписанию» царя выполнить его жестокий указ. По пути он арестовал Зерщикова и под конвоем отправил его в Москву, где ему «в благодарность» за его дело в предательском убийстве Булавина на Красной площади отрубили голову и по приказу царя для сохранения положили в спирт. Петр I, вообще, на такие дела был большой изобретатель. В свое время он приказа хранить в спирте для своих «дел» голову казненного им сподвижника Монса.
Долгорукий, продвигаясь на север, предавал все огню и мечу. Он жег «без остатка» городки, рубил головы казакам, колесовал их, сажал на острые колья, казаки гибли в страшных пытках и мучениях, гибли не только те, кто был у Булавина, но часто предавали казни только потому, что он был казак. При этом не давали пощады ни женщинам, ни грудным младенцам, не делая ни суда, ни разбора.
В городках, стоящих по реке Дону, вешали казаков и виселицы, установив на плотах, пускали вниз по течению для устрашения других. Плоты, с повешенными по несколько человек на каждой виселице, днем и ночью под наблюдением солдат плыли от городка к городку, вороны клевали глаза казненных. По набату церковному выходили казаки и, стоя на коленях, пели молитвы по усопшим. Когда же плоты дошли до «переволоки» (Дон-Волга), Игнатий Некрасов решил, что все кончено, и, забрав уцелевшие семьи, со своим отрядом пошел на Кубань.
«Усмирение» Дона (пишет Сватиков) носило демонстративно жестокий характер. Долгорукий с регулярными солдатами, калмыками, ходили по Дону, жгли городки, резали, вешали казаков, спускали плоты с повешенными по Дону. От 7 до 10 тысяч казаков было истреблено в порядке репрессий, не считая погибших в бою. Обозначенные в «росписи» Петра городки были сметены с лица земли». [64]
Русский историк Сватиков нарочито слово «усмирение» берет в «ковычки». Да и кого усмирять? Дон уже усмирен, Булавина уже в живых нет, поднятое им восстание подавлено, его сообщники арестованы, казаки приведены к присяге. Долгорукий сейчас никого не усмирял, а просто уничтожал мирное население, мстя за брата и выполняя жестокий приказ царя-садиста. Проще говоря, на Дону повторялась старая «московская история». Так было раньше с Великим Новгородом, когда царь Иван III, желая ликвидировать все вольности новгородцев, уже после того, как Новгород был взят и новгородцы сложили оружие, «поцеловав крест» царю, произвел кровавую «чистку».
С такой же жестокостью уничтожены были рабовладельческой Москвой вольные города Хлынов (Вятка) в 1489 году и Псков в 1509 году. Эта обычная «история московская» повторилась и позже, при окончательной ликвидации Вольного Новгорода царем Иваном IV в 1552 году, когда он напал на беззащитный Новгород… «Неслыханные мучения и казни выпали тогда на долю Новгорода, а наипаче старцев монастырских. До 500 лиц духовного только чина были поставлены на правеж и потом насмерть избиты палицами, а церковные обиходы царь передал опричникам на разграбление». [65]
Историк Буданов сообщает, что с такой же жестокостью московская рать Ивана IV расправилась и с татарским населением г. Казани (1552 год) уже после взятия города и, ссылаясь на Никоновскую летопись, пишет: «Лучшие люди казанские, их князья, мурзы и казаки все извелися ( т.е. уничтожены), а черные люди все до одного в холопство и дани учинилися». [66] Так было и дальше в истории Москвы.
Историк Трачевский [67] подробно описывает, что творили карательные отряды князей Вяземского, Долгорукого и других после ликвидации восстания Степана Разина и его казни. В нынешних только Воронежской и Курской губерниях было тогда казнено в порядке «чистки» около 100 тысяч человек. Эта «история» творилась и «белой» и ныне «красной» Москвой.
Все мы в юности читали весьма популярный исторический роман времен Ивана IV «Князь Серебряный». В своем предисловии автор писал, что «… из уважения к искусству и нравственному чувству читателя» все ужасы того времени он показал «в отдалении». Но дальше автор признается , что «при чтении источников книга выпадала из рук и бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иван IV, сколько от того, что могло существовать общество, которое смотрело на него без негодования».
Подобно автору этого романа, я из уважения к чувству читателя и его спокойному чтению также оставлю все ужасы «в отдалении» и не буду их описывать, тем более. что все мы пережили ужасы всех «бескровных революций», потом ужасы гражданских войн и всякие «чистки». Мы знаем, что на казачьей земле творили «победители» в 1917-1920 годах и позже, при «коллективизации». Поэтому, не буду описывать что творили солдаты Долгорукого в казачьих городках, как они пытали, рубили казакам головы, колесовали на «дыбах», сажали на острые колья, как поручил это делать «по расписанию» Петр I, когда солдаты не щадили ни детей, ни женщин, вырезывая у беременных казачек младенцев и развешивая их по деревьям, не щадили ни старых, ни больных. Здесь я приведу только несколько фактов.
В Паншинском городке при приближении Долгорукого казаки разбежались, прячась в высоких камышах и лесах. Тогда были повешены и посажены на колья все старики. Остался один больной, дряхлый, на кровати умирающий старик. Вытащили его, но не казнили: «Не трогайте его - сам сейчас сдохнет!» - со смехом говорили солдаты. Посмотрел старик, как все его станичники висят на виселицах, на острых кольях: «Аль меня за казака не считаете? Всех казнили, казните и меня заодно, я тоже казак!». Корчась в предсмертных муках, беззубый старик, сидя на колу, выкрикивал проклятия своим палачам. Из городка Паншина с той поры сохранились старинные казачьи пословицы: «Вольному казаку смерть на колу» , «Не тот казак, что жив остался, а тот, кто за волю казачью на веревке болтался».
В Наговском городке также повесили всех стариков, не пощадив 98-летнего деда Кудина и калеку казака Михаила Турка, вернувшегося недавно из турецкого плена, где он пробыл 20 лет и не бывавшего никогда у Булавина.
Долгорукий для большего устрашения казаков в городках, лежащих по реке Дон, приказал делать плоты и на них устанавливать виселицы. Эти плоты с повешенными казаками были спущены вниз по Дону по течению. Поты с повешенными казаками медленно подходили к городку Качалинскому, по звону колокола все вышли на берег. На одном плоту, с длинными, как у женщины, седыми волосами качался в черной рясе труп… «Глядите, это батюшка отец Игнатий из Иловлинского городка!» Повесили и бывшего (на покое) священника, никому не причинившего вреда уже дряхлого старца…
Долгорукий продвигался на север, в верховые городки, а позади него оставались слезы, плачь, стон и сплошное людское горе. Дымились пепелища от былых казачьих городков. Казачьи курени тогда в большинстве строились с крышами из камыша и при ветре они горели быстро. В память от «долгоруковских» пожаров остался до наших дней хутор «Проносный». Когда солдаты Долгорукого подожгли его, то ветер «пронесся» огнем по крышам и вмиг городка не стало. В память об этом позже построенный на этом месте хутор и назван «Проносным». Все означенные по «росписи» Петра городки «долгоруковскими» пожарами были сметены с лица земли и таких городков, как пишет Сватиков – 44. Далее Сватиков пишет: «И вольных граждан Донской республики, которые хотя бы участием в многолетних войнах царю приобрели себе право личной свободы, Долгорукий бил, гнал и разорял без пощады».[68]
Но не только о прошлых войнах царь забыл, главное – что в то же самое время, когда по его указу Долгорукий громил Дон, большая часть служилых казаков тогда находилась на севере на разных фронтах войны со шведами, благодаря чему спаслись они тогда от казней Долгорукого, Эти казаки, бывшие тогда на фронте, не зная, что творится на родном Дону, одержали царю первую для него победу над шведами. В то время, когда Долгорукий зверствовал на Дону, Походное войско Донское под командой молодого, но искусного полководца Данилы Ефремова, зайдя глубоко в тыл шведской армии, напало на главный резерв короля Карла XII и на реке Соже у деревни Лесной наголову разбили шведов, взяв в бою 42 знамени, 876 пленных, всю артиллерию и 500 повозок с боевыми припасами и продовольствием, благодаря чему Карл XII при Полтаве остался без артиллерии и снарядов. 8 тысяч шведов легло под ударами казачьих «донцих» (пик) и сабель и сам командующий генерал Лавенгаупт был пленен казаками.
После всех неудачных войн Петра со шведами это была первая победа, почему сам Петр битву под Лесной назвал «матерью Полтавской победы». А историк Ключевский, давая оценку этой битвы, писал: «Стыдно было проиграть Полтаву после Лесной».
Забыл царь, как в 1700 году под Нарвой казак Григорий Банник спас его (о чем мы уже писали). Забыл царь, как донской казак спас его и в другой раз – в бою под Выборгом в 1701 году, когда казаки были в его конвое. Царь, на большом камне стоя, наблюдал за боем. Один казак, увидя летящее на царя ядро, рукой отстранил царя, тот остался живым, а казак тут же пал мертвым. История не сохранила его имени, но до революции на краю города Выборга, за железной оградой находился «Камень казака», а русский поэт увековечил подвиг его стихами:
«Камень тот священ для нас,
Где казак царя нам спас,
И снаряд летящий зря (увидев),
Грудью защитил царя». [69]
Все это забыл теперь жестокий и неблагодарный царь. Самовластец и деспот, он хотел во что бы то ни стало уничтожить все вольности казачьи и всецело подчинить себе Дон.
Богатейший Донской Край нужен ему был как выход к Азовскому и Черному морям. Поэтому он тогда и писал Меньшикову, что ему самому необходимо на Дон: «… «месяца на три туда поехать….. дабы тот край сочинить, позже сам знаешь, как тот край нам надобен».
В этом и заключаются главные причины того, почему с такой жестокостью Петр I всецело подчинял себе вольнолюбивый и непокорный Дон.
Подвиг под Лесной русская история посчитала за главнокомандующим графом Шереметьевым, под общей командой которого были и казаки Д. Ефремова, хотя фактически разбили генерала Лавенгаупта только одни донцы Д. Ефремова.
На Дону после смерти Булавина.
После трагической смерти атамана К.А. Булавина (11 июля 1708 года по старому стилю) поднятое им восстание не прекратилось, а продолжало с не меньшей силой разгораться в разных местах Донской Земли, ибо, несмотря на измену нескольких старшин и «доброхотов Москвы», оно носило характер всенародного движения за древнюю Волю и Долю казачью.
Поэтому-то, по указу ПетраI на Дон снова были двинуты карательные отряды . С севера шел Бахметьев, по Донцу – полковник Шилов, с востока от Волги двигался князь Хованский, из низовья Дона на север поднимался Василий Долгорукий, сжигая по пути городки и уничтожая казачье население.
20 июля, т.е. через 9 дней после смерти атамана Булавина, царскими войсками после боя был взят занятый до того казаками город Царицын. Астраханский воевода Апраксин приказал «пущих заводчиков» прислать ему в Астрахань, а остальных казаков повесить. Почти одновременно Шилов снова захватил городок Бахмут, предав его огню, а жителей уничтожил.
Князь Хованский, имея два регулярных полка (Саратовский и Астраханский) и 10 тысяч калмыков, атаковал Паншин городок, где находился казачий отряд только из 4 тысяч. Несмотря на свою малочисленность, казаки бились отчаянно. Хованский после этого боя доносил царю: «Баталия была с казаками великая. Я не помню, чтобы казаки так крепко стояли.» Русский историк Соловьев, сообщая об этом бое, в заключение торжественно добавляет: «Женщины и дети достались победителям».
Те из нас, кто помнит, что творили победители-«красноармейцы» над мирным казачьим населением в 1917-1920 годах, могут себе представить, что творили солдаты Хованского тогда, после столь жестокого и отчаянного сопротивления в бою у Паншина.
Потерпел тогда же большое поражение у городка Есауловского и отряд Акима Голого, у которого было всего 7500 человек, Василий Долгорукий, имея численное превосходство, разбил казаков Голого. В своих «Военных записях» Долгорукий писал: «…рубили мы казаков без милосердия. Ушел только Голый, да с ним два человека в лодках. Остальные были перебиты и перетоплены в Дону».
Повсеместно происходили и другие упорные бои небольших казачьих отряд
|