Семидесятилетняя борьба черноморцев с черкесами бога­та не столько крупными и грандиозными событиями, сколь­ко поразительным упорством, стойкостью и взаимным ожес­точением, принесшим много зла, разорения и горя обеим сто­ронам. Это была чисто народная, партизанская война с обеих сторон, война, почти не прерывавшаяся и ни разу не доходив­шая до столкновения в одной общей битве не только всех на­личных, но даже большей части сил у противников. А между тем не было казака или горца, которые не участвовали бы в этой борьбе, потому что каждый, способный владеть оружи­ем, одинаково и у казаков, и у горцев обязан был воевать. Военные силы у противных сторон дробились на части, чаще мелкие, чем сколько-нибудь значительные, и, наряду с мало-мальски выдающимися стычками этих частей, война то и дело переходила в поединки. Кровь лилась каплями, жертвы при­носились втихомолку, противники часто выступали друг про­тив друга в одиночку, не обнаруживалось сразу слишком мно­го огня и дыма, не доходило дело до грандиозных и потрясаю­щих сражений, когда война в один раз поглощала тысячи жертв; но и мелочей было так много, что капли пролитой кро­ви могли бы обратиться в ручьи, из одиночных жертв образовались бы громаднейшие братские могилы и мелкий ружей­ный огонь превратился бы в величественное молниеносное зарево, если бы история свела все эти ужасные мелочи к од­ному, двум или нескольким даже эпизодам. И сколько ге­ройства, мужества и самоотвержения было выказано при этом с обеих сторон! Мы привыкли черпать примеры высоких во­енно-гражданских качеств из древней истории, у римлян и греков, и с непростительным невниманием относимся к геро­ям нашей родины, жертвовавшим собою ради этой последней втихомолку, без расчета на эффект и, быть может, без всякого помысла о военной славе. Была ночь. Три казака сидели «в залоге» за Кубанью, на неприятельской стороне. Вдруг они заметили, что по направлению к Кубани движется целое пол­чище горцев. Казалось, ничего не стоило бы казакам забраться куда-нибудь в укромное местечко и обождать, пока горцы переберутся чрез Кубань, а затем, давай Бог ноги, убежать за крепкие стены кордона. Но тогда черкесы пробрались бы бес­препятственно чрез границу и принесли бы много зла и горя казачьему населению — могли бы сжечь застигнутую врасп­лох станицу, увести в плен женщин, переколоть безжалостно детей и стариков, угнать казачий скот... И вот трое односу-мов, не задумываясь, вступают в борьбу с целым отрядом. Раздаются три казачьи выстрела, вырвавшие трех неприяте­лей из толпы... Момент молчания — и за ним гик и крики этой мгновенно ожесточившейся толпы. Пока толпа нагря­нула «на залогу», казаки успели нанести рй еще один такой урон, но не прошло и минуты, как сами они в свою очередь «были посечены, выражаясь излюбленным казачьим выра­жением, на капусту». Тревога была услышана; казаки с раз­ных сторон двинулись к месту выстрелов; завязалась борь­ба —досталось казакам и еще более досталось черкесам; жертв оказалось достаточно с обеих сторон, но набег горцев был от­ражен, станичане и хуторяне с их семьями и имуществом были спасены; многие участвовавшие «в деле» казаки отличились, получили чины и ордена... а что же три первых виновника всего «этого дела»? Они только увеличили общую груду каза­чьих жертв за родину, их приняла мать сыра земля, может быть, даже не родная, но об них забыли упомянуть даже в приказе... И тем не менее, чем подвиг этих неизвестных, бе­зыменных героев уступал подвигам Горация Коклеса или Муция Сцеволы (легендарные римские герои. — Прим. ред.)! Такие «случаи» беззаветного служения родине были нередки между казаками, хотя, быть может, попадут только очень не­многие из них на страницы казачьей, мало исследованной и мало затронутой пока, истории. В декабре 1832 года черкес­ская партия в несколько сот человек перебралась чрез Ку­бань и намеревалась сделать нападение на Полтавский ку­рень. Казаки, однако, зорко сторожили границу. Сжегши не­сколько пикетов, шапсуги бросились на пикет, названный впоследствии Суровским. Но находившиеся здесь 13 каза­ков под командой урядника Сура порешили постоять за себя и родину.^На предложение сдаться они отвечали ружейными выстрелами. Шапсуги в свою очередь двух казаков убили и грех ранили. Это, однако, не изменило дела — казаки посы­лали пулю за пулей в трехсотую толпу, а когда черкесы, бро­сившись в атаку, пытались шашками рубить плетеные стен­ки пикета, чтобы проникнуть внутрь, казаки в упор поража­ли из ружей неприятеля. Казаки выдержали несколько таких натисков в продолжение двух часов, пока другая казачья ко­манда при двух пушках не подоспела к ним на помощь и не разогнала шапсугов. «И этот Сур, — говорит И.Д. Попко, — мало того, что сам отбился, он спас еще курень, дав ему время приготовиться к обороне». А вот другой, еще более порази­тельный пример казачьего самоотвержения и храбрости. В 1810 году более 4000 горцев, подстрекаемых турецким па­шей, жившим в Анапе, предприняли набег на Черноморию в районе Ольгинского поста и вблизи Ивановского и Стебли-евского куреней. Начальник Ольгинского кордона войсковой полковник Тиховский разослал гонцов с вестью о втор­жении черкесов в разные стороны по линии; но горцы, заняв­ши все сообщения между ближайшими кордонами и пикета­ми, не допустили казаков, за исключением одного, послан­ного к войсковому атаману исполнять это приказание. Часть неприятеля бросилась уже на Ивановский курень. Тиховс-кому, отрезанному неприятелем со всех сторон, предстояло одно — лечь вместе с казаками «костьми на поле битвы», что­бы защитить край. «Оставшемуся на (реке. — Прим, ред.) Кубани Тиховскому, — говорит г. Короленко, занимавший­ся разборкой военных дел Черноморского войска, — ждать помощи было некогда и неоткуда; он это знал, но видел, что толпы черкесов, как волны моря, двигаются для разорения земли черноморцев, защищать которую он ставил себе свя­щенным долгом. Сначала Тиховский выслал с кордона сот­ню казаков при офицере, а потом решился действовать всеми бывшими у него силами. Присоединив к казакам успевшую пробиться из Ново-Екатериновского поста конную команду при полковом есауле Гаджанове и забрав из Ольгинска пе­ших казаков, он, с одной трехфунтовой пушкой, имел в своем распоряжении 200 человек. С этою-то горстью Тиховский двинулся на скопище в двадцать раз сильнейшее. Черкесы тотчас же атаковали Тиховского, который, отослав всех ло­шадей в кордон, выстроился в порядок пешим строем. Азиятцы подались назад; тогда Тиховский пустил в них три пушеч­ных выстрела картечью, положивши целые ряды в густой тол­пе. Оторопевшие хищники стали подбирать своих убитых и раненых и поспешили выйти из-под картечных выстрелов, но в это самое время подоспели к ним на помощь бывшие на левой стороне (Кубани) пешие черкесы и вся масса вновь хлы­нула на Тиховского. Закипел ожесточенный бой между тыся­чами неприятелей и горстью казаков. Четыре часа бился Ти­ховский, поражал врага меткими ружейными и пушечными выстрелами, и брал уже верх над нестройными толпами, как друг грабившие Ивановское селение конные черкесы, ус­лышав пушечные выстрелы, прискакали на место сражения. Дружно ударили все горцы на Тиховского, и притом в тот са­мый критический момент, когда были израсходованы артил­лерийские снаряды; ружейных патронов оставалось тоже мало и в людях была уже убыль убитыми и ранеными. Сам Тихов­ский, истекая кровью, употреблял, при содействии сподвиж­ника своего Гаджанова, последние усилия: он ударил на не­приятеля в ратища (копья — Прим. ред.), но черкесы выдер­жали отчаянный напор казаков и приняли их в шашки. Тогда Тиховский, окруженный со всех сторон, весь израненный, собрав остатки своей команды, с отчаянием бросился напро­лом, но, разрубленный горцами на части, пал со славой на поле чести. С ним погибли и остатки храброй дружины его. Наступившая ночь осенила мрачным своим покровом раз­бросанные по полю тела черноморских казаков»6... Немногие из двухсот казаков, участвовавших в этом побоище, спас­лись, да и из них часть сильно израненненых тогда же умерла; но зато было спасено ценой этой кроваво-обильной казачьей жертвы население двух куреней! «С тех пор, — говорит Коро­ленко, — прошло более полувека (а теперь более 3/4 века); за­тихла гроза войны на берегах Кубани; заросло травою поле, облитое казацкой кровью, усеянное костьми казаков, и толь­ко скромный памятник, поставленный усердием признатель­ных черноморцев, указывает могилу падшего с товарищами за царя и родину героя Тиховского!» Да, черноморцы не при­выкли к пышным памятникам, но умели умирать героями за родину... Подобными случайностями была полна военная жизнь черноморских казаков. Несмотря на свои военные преиму­щества, казаку приходилось чаще защищать свой край, чем нападать и опустошать неприятельский. Русское правитель­ство очень долго предпочитало такое положение войска на­ступательной борьбе с горцами частью из желания подкупить, так сказать, этих последних, а частью в видах сохранения добрых отношений с Турцией, которая могла считать репрес­сивные меры казачества нарушением существовавших трак­татов. С своей стороны Турция также обязана была сдержи­вать воинственные порывы черкесских племен, не допускать их до открытой вражды и нападений на казачьи поселения. С этой целью в турецкой крепости Анапе имел постоянное местопребывание нарочито назначенный паша. Действитель­ность, однако, свидетельствовала о полном бессилии турец­кой власти в деле обуздания воинственных горцев. Набеги черкесов мелкими партиями на Черноморию продолжались почти беспрерывно. Черкесы уводили казачий скот и брали население в плен. А турецкий паша в это время или бездей­ствовал по беспечности, или же, несмотря на все свое жела­ние, не мог ничего сделать. Черкесы не хотели его слушаться, отказывались возвращать по его приказанию казакам заг­рабленный скот и пленников; когда же паша грозил им воен­ными мерами, то они смело отвечали, что черкесы — вольный народ, не признающий никакой власти — ни русской, ни ту­рецкой, и будут с оружием в руках защищать свою свободу от всякого посягательства на нее со стороны турецкого чинов­ника. Дело доходило даже до того, что казаки должны были защищать турецких чиновников от подчиненных турецкому же правительству подданных. При таких обстоятельствах ту­рецкий паша сводил свою верховную над горцами власть к тому, что в одних случаях предупреждал казаков о готовив­шихся на них набегах горцев, а в других просил казачье на­чальство разделаться с черкесами по своему усмотрению с помощью военной силы. Но чуть менялись обстоятельства — становились натянутыми отношения между Россией и Тур­цией, занимал место анапского паши недоброжелатель рус­ских и т.п.; как тот же паша, обязанный удерживать черкесов от набегов, подстрекал втайне черкесские племена к враж­дебным действиям против казаков. Как ни долготерпеливо, поэтому, было в этом отношении русское правительство и казаки, а в конце концов приходилось держаться с горцами их же политики — за набег платить набегом и за разорение разорением. Наряжались военные экспедиции, казаки пере­ходили на земли горцев, разоряли аулы, жгли хлеб и сено, уво­дили скот, брали в плен население, одним словом, в свою оче­редь повторяли то же самое, что делали черкесы на казачьих землях. Возгорались военные действия в духе того времени. Казаки, превосходившие черкес если не численностью, то во­енной организацией, и располагавшие страшным врагом гор­ца — орудиями, почти всегда выходили полными победите­лями. Особенно часты и опустошительны были походы каза­ков в горы под командой войсковых атаманов Бурсака, Бескровного, Заводовского и генералов Донского войска Вла­сова и Черноморского Бабича. Каждый такой поход на время отнимал у горцев охоту к набегам, но, само собой разумеется, не умерял вражды черкесов против казаков, а лишь усили­вал. К чести казаков и их начальства нужно прибавить, что, действуя самостоятельно, они всегда относились к своим вра­гам снисходительнее, чем выполняя в этом отношении волю стороннего для них начальства вместе с регулярными войс­ками. В свое время командующий кавказскими войсками Ермолов, основываясь на донесении генерала Власова о по­ложении Червоморского войска и не принявши во внимание ни условий существования войска, ни особенностей во внут­реннем строе и отношениях черноморцев, ни характера их во­енной защиты границ, ни приемов казачьей борьбы, громил в приказе на имя войскового атамана Матвеева черноморцев как «сброд людей, похищавших именование военных», и тре­бовал большего проявления воинственности по отношению к горцам. По воле Ермолова войско было подчинено в военном отношении генералу Власову. Начались жестокие расправы с горцами по распоряжению этого последнего, наказавшего первоначально черкесов на казачьих землях в так называемой «калауской битве», погубившей цвет черкесской молоде­жи и героев. Но что же в конце концов оказалось? Расправа эта далеко перешла границы обычной казачьей сдержаннос­ти и потребовала вмешательства в дело императора Николая Павловича. Уволив генерала Власова от начальствования над военными силами черноморцев, император Николай дал в рескрипте на имя Ермолова следующую характеристику зак­лючительных военных действий Власова против горцев: «ясно видно, — говорится в этом рескрипте, — что не только одно лишь презрительное желание приобресть для себя и подчи­ненных знаки военных отличий легкими трудами при разоре­нии жилищ несчастных жертв, но непростительное тщесла­вие и постыднейшие виды корысти служили им основани­ем», Теперь, когда старые участники в войне черноморцев с горцами давно уже сошли со сцены в могилу и история всту­пила в свои права, можно положительно констатировать тот прискорбный факт, что жестокие расправы с горцами не раз были лишь предлогом для многих из этих чиновных участни­ков к получению военных знаков отличия и чинов. Крайнос­тями порождались крайности. Наказания провинившихся против войска горцев часто касались не только действитель­ных виновников, но и мнимых или просто неповинных. То, что не входило в расчеты казаков, частью приходилось им выполнять по приказанию, а частью поддерживалось постыд­ным позволением брать с горцев военную добычу, добывать "баранту"» (угонять скот. — Прим. ред.)... Таким образом, военная служба черноморских казаков в пределах родины слагалась из двоякого рода действий: за­щиты границы или отражения врагов, с одной стороны, и во­енных реквизиций или «походов», с другой. Правдивая исто­рия выгодно в этом отношении оттеняет поступки казаков: казак всегда предпочитал деятельную охрану военным кро­вавым столкновениям, чаще не допускал до этого горцев, чем переходил сам в наступление, и вообще ценил худой мир выше доброй войны. Даже в своих укреплениях по линии, под на­пором постоянных тревог, возбуждавшихся горцами, черно­морец умел обставить себя мирными занятиями: здесь он плел свои классические «сапеты» (кошели) для хлеба, приготов­лял вилы, грабли, оси, «возы» и «повозки», запасался лесны­ми материалами для домашнего обихода, и каждый раз, когда казачка приезжала к мужу «на кордон», все это добро направ­лялось с нею домой. Отвлечение рабочих рук от казачьего хо­зяйства таким образом отчасти ослаблялось этими занятия­ми казака на линии. Правда, все это часто ставилось в вину казакам слишком рьяными поклонниками войны ради вой­ны, против казаков раздавались грозные обвинения вроде ер-моловского, — но, при всей несправедливости этих обвине­ний, военные качества казака сами собою, без приказаний, ярко обнаруживались, раз являлась в том нужда: казак был неутомим в походе, стоек и храбр в сражениях, находчив и остроумен в средствах борьбы. Короче сказать, беда заклю­чалась в том, что наряду с выдающимися качествами казака как образцового воина, всегда проглядывали не менее высо­кие качества казака как человека, и эти именно общечелове­ческие достоинства ставились ему в вину. Но история, не­сомненно, даст свой справедливый приговор на этот счет, поставивши казаку в заслугу то, что раньше ставилось ему в вину.