на протяжении 260 верст погра­ничной линии было устроено около 60 постов и батарей и бо­лее ста пикетов, хотя в разное время и менялось как общее количество этих укреплений, так и расположение их. Такое по-видимому обильное количество укреплений может дать несколько преувеличенное представление о действительном их значении. Дело в том, что черноморские посты и пикеты были укрепления крайне примитивные и незатейливые. Для многих из этих укреплений не только не употреблялись ка­мень и железо, но даже не было вбито ни одного гвоздя. Тако­вы именно были пикеты. Пикеты или, как называли их чер­номорцы, «бикеты» представляли собою небольшие плетен­ные из ивы шалаши с двойными стенками, промежутки между которыми наполовину наполнялись землей. Каждый пикет был окопан небольшим рвом и снабжен сторожевою «выш­кою», т.е. обыкновенною на столбах каланчою, и так называ­емою сигнальною «фигурою» для оповещения тревоги. В пи­кете не было ни печи, никаких жилых приспособлений; при холоде, непогоде казаки просто разводили огонь среди шала» ша; одним словом, пикет был временным сторожевым при­станищем для казака, устраивался скоро, без удобств, на жи­вую руку и не требовал особых расходов на это: на месте одного сожженного черкесами пикета казаки могли возвести десятки новых во всякое время и без всяких затруднений. Пост или, как называли его черноморцы, «кордон» был тот же пикет, но только в больших размерах и поэтому более фунда­ментально устроенный и хозяйственно благоустроенный. В кордоне возводились постоянные жилища для казаков — хаты или казармы; кордоны были обнесены более глубоким, чем пикеты, рвом и земляным валом; кордоны, наконец, были вооружены пушками. В дополнение к этому, кордон был снаб­жен тою же, но в больших, разумеется, размерах сторожевой «вышкою», со шпилем и утвержденной на нем поперечною перекладиной, на которую вздергивались (сигнальные, ус­ловных цветов, — Прим. ред.) шары днем, в случае тревоги, а вблизи укрепления врывалась в землю высокая жердь, обмо­танная пенькой и сеном или соломой, а иногда, кроме того, снабженная кадкой со смолой. Это и была сигнальная «фи­гура» или «веха», зажегши которую казаки давали знать в темную ночь о набеге черкесов (такие «фигуры» использо-вавлись еще в Запорожской Сечи. — Прим. ред.). Наконец, батарея представляла нечто среднее между постом и пикетом и также укреплялась пушками. Между тем как на пикет вы­сылалась обыкновенная команда от 3 до 10 казаков, — по­сты в обычное время охранялись, смотря по своей стратеги­ческой важности, от 50 до 200 казаков, а батареи от 8 до 25 че­ловек каждая. И вот, при помощи этих укреплений «на курьих ножках», черноморцы, выражаясь словами песни, должны были «вир-но служить, границю держати». Правда, и неприятелями были черкесы, племена хотя храбрые и воинственные, но никогда почти не прибегавшие к помощи артиллерийского оружия. Однако при этом было другое указанное выше неудобство -черкесы, без объявления войны, могли украдкой прорывать­ся в Черноморию на любом пункте границы во всякое время дня и ночи. Это делало пограничную службу донельзя напряженной, заставляло казака быть готовым встретить неприя­теля во всякую минуту, требовало беспрестанной подвижно­сти со стороны защитников линии. И действительно, черно­морцы охраняли край не столько с помощью укреплений, мимо которых всегда мог проскользнуть горец, сколько не­посредственными наблюдениями за неприятелями вне этих укреплений и в промежутках между ними. С этой целью ка­заками широко практиковалась высылка «залоги» и «разъез­дов». Вот как охарактеризовал казак-современник эти спо­собы казачьей охраны границы: «Когда голодный волк и хищный горец выползают из сво­их нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходят из поста на обе его стороны и украдкою, вместе с тенями в ночи, залегают берег в опасных местах по два, по три человека вместе. В то же время расстав­ленные по пикетам казаки покидают свои дневные притоны и также располагаются по берегу живыми тенетами (сетями. -Прим. ред.) для ночного хищника. Это "залога"... залог спо­койствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держат коней в седле и находятся в готовности, по пер­вому известию, или по первому выстрелу залоги, далеко слыш-ному в ночной тиши, скакать к обеспокоенному месту крат­чайшим путем, не разбирая, где куст, где рытвина, чтобы по­спеть на зов тревоги прежде, чем "бояре мед попьют'5... Между тем отряжаются с постов, с вечера, в полночь и на рассвете, разъезды, составом в два, в три человека каждый. При ожи­даемом по слухам или по приметам нападении разъезды по­вторяются до шести раз в продолжении ночи, но никогда не бывают они сильного состава. Разъезды проходят прибреж­ными тропинками — "стежками", или проложенными и им только известными, соблюдая наивозможную чуткость и ос­торожность и перекликаясь с залогою загодя условленным, отрывистым свистом, либо глухим, счетным стуком шашки о стремя. Проезжая по Кубани поздно вечером (конечно, по казенной надобности) и тревожно присматриваясь к мелькаю­щим мимо вас в темноте кустам, — не выскочил бы из них головорез шапсуг, — вы не видите разъезда, а он вас видит... Заметив, как беспокойно вы оглядываетесь то на ту, то на другую сторону, разъездной моргнул усом и думает про себя: не беспокойтесь, ваше благородие, езжайте себе, глаза заж-муря: ведь мы не спим. Да, еще вы были версты за две, как он остановил коня, насторожил ухо и настроил глаз. И когда вы пронеслись мимо его и вновь умчались в темную даль, он все еще прислушивается к печальному звяканью колокольчика, не прервется ли оно вдруг... и добродушно провожает вас по­желанием, чтоб ваш поздний ужин не остался кому другому на завтрак»4. Особенно учащенными разъезды становились в зимнее время, когда мороз сковывал воды. В эту пору, когда Черно-мория была открыта для набегов горцев более, чем когда-либо, черкесы могли свободно переходить не только Кубань, но и болота, плавни, лиманы, при других условиях совершенно непроходимые. По мере того как увеличивалась опасность, усиливался и состав пограничной линейной стражи. К оче­редным присоединялись льготные казаки. Патрули разъез­жали днем и ночью, везде усиливались «залоги», всюду воз­растала бдительность. Часто в случае ожидаемых набегов чер­кесов под ружье становились все казаки, не исключая и так называемых «внутренно-служащих». Тогда линия принима­ла вполне боевой характер. Казаки еле помещались в своих убогих укреплениях. Помимо постов, военные отряды и ко­манды располагались биваком просто под открытым небом, Охрана линии становилась особенно тяжелой и утомитель­ной. Напряжение росло под непрерывными тревогами, про­изводившимися горцами, и часто разрешаюсь не единичны­ми, а десятками хотя мелких, но кровавых катастроф, Среди такой обстановки и казаки, и черкесы употребляли всевозможные уловки и ухищрения, чтобы подсидеть друг друга, и давали в то же время бесчисленные примеры такой привычки к опасностям, которая со стороны кажется просто невероятной. Казачьей залоге черкес противопоставлял свой надзор. В темную ночь, прокрадываясь к сторожевой линии, он чутко прислушивался ко всему, стараясь открыть или уга­дать место залоги. Чуть казак оплошал — кашлянул, загово­рил, засмеялся или зажег трубку, — черкес по звуку, по мель­кнувшему огоньку пускал пулю и часто наказывал винов­ных в неосторожности и беспечности. Отыскавши ту тропинку, по которой ночью должны были проезжать каза­чьи разъезды, черкесы устраивали засаду, заседая обыкно­венно в трех различных местах по обе стороны тропинки. «Средняя засада, перекинув чрез стежку аркан либо лозу ди­кого виноградника, устраивала таким образом барьер в грудь коню от поверхности земли. С какой стороны разъезд ни сле­довал бы, крайняя засада пропускала его и вслед затем, гик­нув ему в тыл, нагоняла его на барьер, где конь и всадник падали и делались добычей средней засады». Но и казаки в свою очередь знали, как избежать опасности или быть при подобных обстоятельствах. Разъездные обыкновенно всегда тянулись гуськом и на значительном расстоянии, лишь бы не потерять из виду друг друга. Пробираясь тихо поодиночке, казаки таким образом в случае беды не давались сразу все в обман и могли выручить того из товарищей, которому сужде­но было послужить жертвой черкесских козней. Кроме того, «бывалый казак, как только услышит подирающий по коже гик позади себя, вмиг смекнет, что неприятель хитрит, козни строит. — и потому устремит он своего коня не прямо, вперед себя, а вбок. Пробился конь чрез "хмеречу" (чащу) и чрез бо­лото, исполать ему: он добрый конь, настоящий казацкий конь — ни продать; ни подарить его; а застрял, так долой с него — там он и оставайся, хоть бы пешему как-нибудь доб­раться до поста». Часто, однако, черкесы предпочитали про­казам с «залогами» и «разъездами» ловкий проход между теми другими чрез границу с целью поживы казачьим добром. А казак с своей стороны нередко забывал, что находился в залоге или разъезде, и дозволял себе вольности, обескуражи­вавшие черкеса. Вместо того чтобы прятаться от черкеса, он лез ему на вид, заставляя тем видеть козни, которых следова­ло черкесу избежать. «Вы не поверите, — рассказывал нам старый боевой черноморский офицер, — до чего свыкались с опасностями на кордонной службе наши черноморцы. Быва­ло, отправятся на залогу и вместо того, чтобы сидеть смирно, закурят трубки и заведут разговоры между собою, сначала шепотом, а потом вслух, а там разойдутся — и хохотать нач­нут. Не раз случалось накрывать виновных на месте преступ­ления. Едешь с разъездом — глядь — впереди тебя искры бле­щут. "Кто тут, спрашиваешь конвойных казаков, —должен быть в залоге?" — "Та, ма-буть, ото, скаженный (сумасшед­ший) Хаблак люльки захотив покурить", — получаешь в от­вет. Зло возьмет. Подъедешь к виновному, чешешь его, че­шешь нагайкою по спине... и вот вам Бог свидетель: казак, бывало, боится нагайки командира больше, чем винтовки черкеса». Свою военную строевую организацию черноморцы при­несли с собою из-за Буга, где у них боевую часть войска со­ставляли кавалерия, пехота и артиллерия. Но своеобразная борьба с горцами и в этом отношении наложила на казаче­ство резкий отпечаток. Запорожская кавалерия так и оста­лась на Черноморье кавалерией, хотя и преобразованной при императоре Павле в полки; артиллерия заняла свое место на постах и батареях, но пехота существенно изменила прежнее свое назначение. Как мы знаем уже из предыдущего, черно­морская пехота представляла собой не столько сухопутные силы, сколько морские. Взятие казаками Березани, участие казачьей флотилии в истреблении турецкого флота под Из­маилом, сражение при Кинбурге и пр. составили черномор­цам широкую репутацию опытных и храбрых моряков. Переселяясь на Кубань, черноморцы захватили с собой и свою морскую флотилию, но на новом местожительстве казачьи суда оказались совершенно ненужными: на море было сте­речь некого, а Кубань, с ее быстрым течением и изменчивым руслом, делала невозможным сколько-нибудь удовлетвори­тельное пользование на ней казачьими военными судами. Сделанные в этом отношении попытки окончились полней­шей неудачей. Так, когда в марте 1802 года казачья команда из 28 человек и двух офицеров, при одной пушке, препровож­дала из Бугазского лимана в Екатеринодар по Каракубани, протекавшей по владениям враждебных горцев, «байдак», на­груженный порохом и свинцом, то черкесы, сделавши в наи­более удобном для себя месте засаду, бросились на эту коман­ду, овладели байдаком, часть команды и в том числе обоих офицеров перебили, часть изранили и часть забрали в плен. Это был урок, показавший всю непригодность на Кубани байдаков. «Байдаки, — говорит И.Д. Попко, — гонялись за двумя зайцами и ни одного не ловили. Но, что еще невыгод­нее, они оставались в бездействии большую половину года чрез обмелевание и замерзание Кубани. А потому существо­вание этих кордонных амфибий кончилось превращением их в простые паромные переправы через Кубань и Протоку». Но взамен утраты морской военной сноровки, приобретенной ка­заками при иных условиях, черноморцы выработали своеоб­разный пехотный строй. Казак-пехотинец был очень зорким, неутомимым, искусным и опасным для горца охранителем границы, залегши ночью в залогах и следя часто по пятам черкеса до самых и от самых аульных его жилищ. Особенно громкую известность приобрели в этом отношении черномор­ские пластуны. Пластуны не составляли самостоятельной части войска, но встречались всюду по линии особыми мелкими дружина­ми или, вернее, товариществами. Стоя всегда на самом опас­ном месте, они несли передовую службу, были застрелыциками, лазутчиками и разведчиками, и, усваивая приемы и сноровку неприятеля, платили черкесам вдвойне и втройне за причиняемые ими беспокойства. Вот как характеризует пла­стуна казак-современник, на которого мы не раз ссылались выше и который воочию рядом с собой наблюдал в боевой и обыденной жизни пластуна. Пластун — «это обыкновенно дюжий, валкий на ходу казак первообразного малороссийс­кого складу и закалу: тяжелый на подъем и неутомимый, не знающий удержу после подъема; при хотеньи — бегущий на гору, при нехотеньи — еле плетущийся под гору; ничего не обещающий вне дела и удивляющий неистощимым запасом и разнообразием, бесконечной тягучестью (т.е. широтой. — Прим. ред.) способностей в деле... Это тяжеловатый и углова­тый камень, которым неопытный и нетерпеливый зодчий мо­жет пренебречь, но который, если его поворочать на все сто­роны, может угодить в главу угла. Из служилых людей раз­личных народностей, входящих в могучий состав русского воинства, быть может, черноморец наиболее имеет нужды в указании, ободрении и добром примере, и потом этот же чер­номорец наиболее бывает благодарен и отдатлив за всякую заботу о нем, за всякую оказанную ему справедливость и за всякое теплое к нему чувство. В старых песнях о добрых вож­дях казачества слышен просто плач... Сквозь сильный загар описываемой личности пробивается добродушие, которое лег­ко провести, и вместе суровая сила воли и убеждения, кото­рую трудно погнуть или сломить. Угрюмый взгляд и наво­щенный, кверху вздернутый ус придают лицу пластуна вы­ражение стойкости и неустрашимости. В самом деле, это лицо, окуренное порохом, превращенное в бронзу непогодами, как бы говорит вам: не бойсь, перед опасностью — ни назад, ни в сторону! Когда вы с ним идете в опасном месте или в опасное дело, — от его шага, от его взгляда и простого слова веет на вас каким-то спокойствием, каким-то забвением опасности. И, может быть, отсюда родилось то поверье, что один человек может заговорить сто других против неприятельского ору­жия... Пластуны одеваются, как черкесы, и притом, как са­мые бедные черкесы. Это оттого, что каждый поиск по тесни­нам и трущобам причиняет сильную аварию их наряду. Чер­кеска, отрепанная, покрытая разноцветными, нередко даже, — вследствие потерянного терпения во время почин­ки, — кожаными заплатами, папаха вытертая, порыжелая, но, в удостоверение беззаботной отваги, заломленная на за­тылок; чевяки из кожи дикого кабана, щетиною наружу: вот будничное убранство пластуна. Прибавьте к этому: сухар­ную сумку за плечами, добрый штуцер в руках, привинтной штуцерный тесак (складной штык. — Прим. ред.) с деревян­ным набойником, спереди, около пояса и висящие с боков пояса, так называемые причандалья: пороховницу, кулечницу (от: «куля» — пуля. — Прим. ред.), отвертку, жирник (ко­робочка с оружейной смазкой. — Прим. ред.), шило из рога дикого козла, иногда котелок, иногда балалайку или даже скрипку — и вы составите себе полное понятие о походной наружности пластуна, как она есть»5... Живя товариществами и производя поиски за черкесами гакже партиями, пластуны имели свои обыкновения, право выбора молодых казаков и действовали на разведках на соб­ственный риск и страх. Нескольким человекам, зашедшим на земли неприятеля, да еще такого, как черкесы, не от кого было ждать помощи в случае беды. Тут требовались собствен-ные силы и изворотливость, иначе на каждом шагу пластуну грозили или смерть, или плен. И в среде пластунов действи­тельно вырабатывались замечательные воины и личности. Терпение и отвага при поисках, стойкость и неустрашимость в случае встречи с врагом, изворотливость и хитрость при не­обходимости обмануть противника, прекрасное знание мест­ности и уменье при этом пользоваться ее выгодами, меткий и рассчитанный выстрел, привычка щадить врага при случае и ; держать в то же время его в почтительном отдалении от себя все это налагало особый, весьма своеобразный отпечаток на деятельность и поступки пластуна, делало его в глазах черке­са особенно назойливым и опасным противником. Нередко бывали случаи, когда пластуны пробирались ночью в чер­кесские аулы, подмечали здесь приготовления к набегу, уво­дили скот или лошадей, подслушивали разговоры при зна­комстве с языком и, выведавши все, что требовалось, проби­рались снова тайком на линию. Сколько-нибудь заметные движения и сборища черкесов в одном каком-либо месте, по­этому, редко когда ускользали от наблюдательности пласту­нов. Застигнутые на месте поисков неприятелем, пластуны почти никогда не давались в руки противников, как бы мно­гочисленны ни были эти последние. Выбравши позицию, что не составляло для них труда, так как пластун каждый шаг делал, соображаясь с характером местности и под прикрыти­ем ее, — пластуны или отстреливались, или просто, молча, заседали. В обоих случаях горцы опасались бросаться немед­ленно в атаку на защищавшихся, не освоившись с их поло­жением, ибо хорошо знали цену пластунского выстрела и за­сады. Парализовавши таким образом первый натиск со сторо­ны черкесов, пластуны заботились о дальнейшем отступлении. Попадалась вблизи «хмереча», т.е. такая чаща, чрез которую, по выражению черноморцев, «гусь даже не может продрать­ся», — пластуны прятались в нее, и тогда черкес-всадник по необходимости должен был прекратить свое преследование; находились ли невдалеке плавни и болота — и там были у пластуна свои «задние ходы», а для всадника опять-таки ста­новилось немыслимым дальнейшее наступление; прикрывал ли засевших пластунов кустарник, камыш или просто бурь­ян—и тут отступающие находились: выставив шапки, баш­лыки, а то и часть другой одежи напоказ, пластуны в то же время «ползком» проходили, что называется, под самым но­сом неприятеля, занимали другую, более выгодную позицию или же и совсем скрывались из вида преследующих, пока эти последние не догадывались об обмане. Во всех таких случаях пластуны выказывали замечательный ум и находчивость, и часто одни и те же проделки безнаказанно повторялись на глазах горцев по несколько раз, потому что каждый раз дер­жала горца в почтительном отдалении от места засады пуля пластуна. А пластуны были замечательные стрелки, не усту­павшие в меткости выстрела американским героям Купера и Майн Рида. Хорошим стрелком, впрочем, пластун делался не только от борьбы с горцами, но и благодаря охоте за дикими зверями. Все свободное от поисков за черкесами время плас­туны употребляли на охоту за кабанами, козами, оленями, волками и пр., и здесь, добывая для себя вкусную пищу, они преимущественно и приучались к меткой стрельбе, так как и здесь плохой выстрел, напр., на кабана, грозил смертью или увечьем. Пластуны, поэтому, требовали уменья хорошо стре­лять и от поступавших к ним новичков, при двух необходи­мых при этом качествах — хладнокровии и терпеливости. Во­обще на своеобразном типе пластуна отразилась ярче, чем на других казаках, вся сумма тех условий, под влиянием кото­рых сложилась военная жизнь черноморца на Кубани, и само собою разумеется, что борьба с черкесами тут стояла на пер­вом плане.