| Между этими двумя датами было три тяжелейших войны с турками, две со шведами, война с поляками, походы в Персию и безумный в своей авантюрности - в Индию, завершившийся, к счастью для казаков, в начале его, в оренбургской степи. И, конечно –же, с французами, самые знаменитые, может быть, во всемирной истории - наполеоновские войны.
Собственно, в 1815 году войны для казаков отнюдь не закончились. Разгоралась Кавказская война, впереди были уже не реки, но порою моря пролитой крови, и своей, и чужой на полях боев с теми же турками и поляками, французами и англичанами, китайцами и японцами, немцами и австрияками, но самые страшные и кровавые, конечно же, с такими же казаками, сплошь и рядом - родными сыновьями, братьями, отцами и дедами в пламени гражданской войны. Однако войны эти шли хоть и ожесточенно, но уже не так часто, между ними бывали перерывы, временами значительные. Было поколение казаков, рождения 60-х-70-х гг. XIX столетия, которое вообще практически не участвовало в войнах в возрасте, считавшемся боеспосособным. Поколение это, правда, оказалось в конечном результате самым несчастным за всю, может быть, историю казачества. Почти все оно было уничтожено в войне гражданской, увидев перед смертью крушение всего того, что составляло до этого смысл их жизни.
Но как бы то ни было, после наполеоновских войн это были уже не те казаки – полутатары, которые ходили в походы, как кочевники в древности – ордой, что, собственно, и переводится на русский язык словом “войско”. Они шли на войну своими станицами, в одном строю и стар, и млад, нередко с женщинами, на разномастных лошадях, разношерстно одетые и разнотипно вооруженные. Они жили и воевали по своим донским казачьим законам, а суть взаимоотношений с Российским престолом укладывали в старинную формулу: “Здравствуй белый царь в Кременной Москве, а мы казаки - на Тихом Дону”. После наполеоновских войн с этим было покончено. Полувековая без перерывов почти служба в рядах Русской армии переродила казаков, да и дома условия поменялись разительно: после присоединения Крыма и разгрома Ногайских орд Дон перестал быть пограничной территорией. Земля донских казаков и фактически и юридически из полусамостоятельного государственного образования стала трансформироваться в российскую губернию с некоторыми особенностями управления и прохождения ее мужским населением воинской службы, а сами казаки в особый тип русских крестьян.
Надо сказать, что среди донских казаков было поколение, которое прошло весь, или почти весь этот полувековой путь на коне и во всеоружии, испытав в полной мере смертельные опасности, неимоверные трудности и крайние лишения, но поднявшись вместе с тем и на самые вершины воинской славы. Самый известный из этих казаков “вихорь-атаман” Матвей Иванович Платов родился в 1753 году, но уже в Первую русско-турецкую войну в возрасте 21 года, взяв на себя командование двумя казачьими полками, одержал громкую победу над татарами при речке Калалах. Потом он стал генералом-от-кавалерии, Донским войсковым атаманом и графом Российской империи.
На пять лет раньше Платова родился Дмитрий Евдокимович Греков 1-й, старший из шести родных братьев – генералов Войска Донского и отец известного генерала Тимофея Грекова 18-го, женатого на дочери Платова. Греков 1-й в октябре 1812 года привел к Платову в тарутинский лагерь Кутузова 26 полков Донского ополчения, всех, кого смогли посадить на коня в возрасте от 15 до 60 лет, где деды шли в поход рядом со своими внуками.
На пять лет моложе Платова был брат его второй жены - Марфы, Андрей Дмитриевич Мартынов, но и он уже в Первую русско-турецкую войну в 16 лет командовал полком, сменив заболевшего отца своего. В Отечественной войне 1812 г. генерал – лейтенант Мартынов командовал авангардом корпуса Платова. Он был тяжело ранен под Молодечно и умер в начале 1815 г. Его похоронили с артиллерийским салютом и прочими воинскими почестями в принадлежавшей ему слободе Голодаевке, где в начале следующего столетия родился будущий маршал Советского Союза министр обороны СССР Андрей Гречко.
На год или несколько месяцев старше Платова был друг его юношеских лет, вместе они начинали свою службу писарями в Войсковой канцелярии, Иван Козьмич Краснов. Он довольно поздно – в возрасте за 30 лет стал офицером, но быстро продвигался по службе, благодаря как своим собственным высоким деловым и воинским качествам, так и покровительству Суворова, с которым они как-то, будучи ранеными, лежали в одной госпитальной палатке и подружились. Краснов стал генералом, атаманом Бугского казачьего войска, но погиб в 1812 г. еще до Бородинской битвы. Очень известны до сегодняшнего времени его потомки, среди которых Атаман Всевеликого Войска Донского генерал-от-кавалерии писатель с мировым именем Петр Николаевич Краснов, а также наш современник бригадный генерал Чилийской армии Мигель (Михаил Семенович) Краснов.
Было много других казаков из числа командиров, чьи имена мы не станем перечислять из-за того, что это заняло бы очень много времени и места. Были, конечно же, и рядовые казаки, их сверстники, чья судьба порою выглядит даже более интересной и романтичной, чем у прославленных донских генералов и полковников.
В 1814 г. в Лондон было доставлено сообщение о взятии союзниками Гамбурга. Доставил эту важную весть донской казак станицы Нагавской - Александр Земленухин. Его прибытие произвело небывалый фурор в столице Великобритании, отчасти благодаря общему победному настрою англичан, но в неменьшей степени и из-за личных качеств казака. Он показывал чудеса ловкости и боевого искусства, демонстрируя владение оружием, джигитовку, собирая с земли монеты на мчащейся на полном скаку лошади, метко стреляя и т.п. Ему было в ту пору шестьдесят лет.
Примерно этого возраста был и донской казак Александрин, служивший ординарцем у знаменитого прусского генерал-фельдмаршала Блюхера. Он был гигантского роста, имел до пояса седую бороду и от одного его вида мелкие в большинстве своем французы впадали в оцепенение, как кролики при виде удава.
Эти двое казаков не были каким-то исключением из правил. В 70-х гг. XVIII века переводили на Кавказ из Новохоперской крепости казаков, сформировавших Хоперский казачий полк, первый из полков будущего Кубанского казачьего войска, которое получило это свое имя много позже – в 1860 г. Все новохоперские казаки от младенцев до глубоких старцев были перед переселением тщательно опрошены и с их слов, или их родителей, если речь шла о младенцах, были составлены дошедшие до нашего времени опросные листы. Так вот, один столетний казак на вопрос об отношении к службе ответил, что считает себя состоящим на таковой, хотя давно не посылали куда-либо по служебным надобностям, но и уведомления об отставке он не получал. Так что шестидесятилетние казаки в ту пору отнюдь не считались людьми старыми и бессильными. Впрочем, и в более старых возрастах казакам находилось достойное занятие и даже много позже, в XX уже столетии в приказах по Войску Донскому встречаются казаки, заслужившие звание урядника, что соответствовало общеармейскому унтер-офицеру или нынешнему сержанту, в возрасте весьма почтенном, самому старшему из известных автору этих строк было 85 лет. Как правило они были дежурными – “сидельцами” в станичном или хуторском правлении. До 60-х гг. XIX века одной из обязанностей этих почтенных людей было пороть плетьми провинившихся казаков. Но были, конечно, и другие занятия у казаков старшего возраста, временами еще более увлекательные. О некоторых из них, о снохачестве, например, нам еще предстоит рассказать.
Здесь надо отметить, что донские казаки той стародавней поры вообще были людьми в большинстве своем завидного здоровья и удивительного долголетия. Причин этому можно назвать много, здоровый образ жизни, конечно же, не в последнюю очередь одна из них. Земледелие еще не очень привилось тогда на Дону, основными занятиями казаков, когда они находились дома, были охота и рыболовство, оттого они не знали как русские крестьяне изнуряющей тяжести непосильного труда, по большей части казаки тогда были старобрядцами и,следовательно, не курили, воздух и вода в те времена были еще кристалльно чисты. Но, пожалуй, еще важнее была востребованность Донского казачьего общества в людях пожилого и даже преклонного возраста, что делало старость счастливой порой жизни и как ничто иное мощно стимулировало долголетие казаков. Многие из них жили так долго и насыщенно, что морально уставали от жизни, никак не могли дождаться естественного ухода из нее и в один прекрасный день заявляли, что хватит, пожил, пора и честь знать, ложились в уединенном уголке и, по сути, усилием воли заставляли жизнь покинуть их еще не утратившие сил и здоровья телеса.
Востребованность в стариках имела различные проявления. Но главным было то, что казакам, как первейшее условие их существования, требовалось накапливать, анализировать и усваивать опыт предшествующих поколений. Именно в этой сфере были основные функции казаков старшего поколения. Вся жизнь казака с пеленок и до гробовой доски была напряженным и никогда не прекращавшимся учебным процессом. Сначала казачонок, а затем молодой, и даже не очень уже молодой казак очень внимательно слушал старших и буквально напитывался их собственным жизненным опытом и опытом их предшественников, сохраненным и донесенным до нового поколения в былинах, песнях и преданиях. Но по мере появления собственного опыта и сами казачата включались в педагогический процесс, обучая тех, кто на год-два моложе их, и так по нарастающей. От успешного овладения опытом своих предшественников, от постижения истинных причин их успехов и неудач в очень большой степени зависели собственные успехи и неудачи, а зачастую и сама жизнь казака. Кто плохо учился, того убивали в первом же бою, от того, наверное, самое распространенное занятие их потомков в нынешние времена – преподаватель, в т.ч. и высшей школы. Как Владимир Филиппов, например, нынешний министр образования Российской Федерации – донской казак по происхождению. Все стандартные и нестандартные ситуации, в которых оказывались их отцы, деды, прадеды и так далее, на войне-ли, на охоте, в бытовых каких-то переделках изучались, запоминались и были прекрасно известны их внукам и правнукам. Они месяцами проигрывали эти ситуации, не очень спешно передвигаясь по необъятным просторам Евразии, направляясь в ту или иную сторону континента, чтобы в очередном походе встретиться с очередным врагом России и Царского престола. Меряя нескончаемые версты, они не пели, а “играли” свои ни с чем несравнимые песни. Но сами эти песни и предания появлялись на свет и получали право на дальнейшую жизнь, в большинстве своем, на станичных посиделках в кругу стариков.
“Старички сидят особо и иногда, пригласив к себе сельского священника,- писал в изданной им в 1834 г.в Петербурге “Истории Донского войска” Владимир Богданович Броневский, - попивая, странными голосами поют духовные стихеры, и вперемежку рассказывают в тысячный раз про свои подвиги. Тут хвастливому пространное поле: постороннему, чтобы не помешать беседе, должно притвориться верующим, будто они одни завоевали Европу и отправили Наполеона на остров Святой Елены. Впрочем, - как бы устыдившись своей иронии, продолжает он, - и есть чем похвалиться; многие из них служили во всех походах от 1770 до 1815 года включительно: период славный в наших летописях, и знаменитый для донских наших служивых”.
Да! Им было что вспомнить и рассказать такого, что даже и по тысячному разу находило благоговейно внимающих и бесконечно благодарных за это слушателей. Они под предводительством Суворова, которого в Европе звали “казачьим генералом”, брали в 1790 г. штурмом считавшийся неприступным Измаил, с тем же Суворовым в 1799 г переходили через заснеженные Альпы из Италии в Швейцарию, преодолели сто верст по льду Ботнического залива из Финляндии в Швецию с Барклаем-де-Толли в 1809 г, ловили в 1774 г. самозванного “анпиратора”, их же собственного соплеменника Емельяна Пугачева из Зимовейской станицы, в безводных песках между Волгой и Яиком, впоймали и сдали тому же Суворову, тонули в холодных водах Балтики, когда шторм разметал осенью 1805 г. корабли эскажры вице-адмирала Сарычева, доставлявшие из Риги на остров Рюген в Германии входившие в состав десанта генерала графа Толстого казачьи полки Фролова 1-го и Грекова 17-го. Они с победой входили в Милан, Берлин, Гамбург и Париж и их с восторгом и узумлением приветствовали многотысячные толпы народа. Они прошли через такую кровь, что их собственная при воспоминаниях об этом стыла в жилах. Двадцать восемь тысяч трупов защитников и обитателей крепости насчитали во взятом и разграбленном Измаиле, где, по словам Суворова, победители “золото делили - пригоршнями, а серебро – шапками”. Когда Суворов в 1783 г. карал за самовольство и измену ногайских татар на Кубани, то он приказал в первых на пути донских полков аулах вырезать не только все население этих аулов от мала до велика, но даже и домашний скот, так как его предостаточно будет в аулах последующих. Капитуляцию Варшавы в 1794 г. Суворов принимал у польской делегации между сложенных штабелями тел убитых поляков, а казаки в те дни, как уверяли потом некоторые современники, разъезжали по польской столице с младенцами, насаженными на длинные казачьи пики, и буквально за бесценок распродавали захваченных ими в громадном количестве лошадей. В октябре 1813 г. в день Святого Иерофея в ходе “битвы народов” при Лейпциге, когда казаки лейб-гвардии Казачьего полка во главе с Иваном Ефремовым кинулись на перехват французских кирасир Латур-Мобура, опасно атаковавших холм, на котором находился верховный главнокомандующий Русской Армии император Александр I, и когда две этих силы сошлись вплотную, обнаружилось, что казачьи пики и сабли бессильны нанести какой-либо существенный урон закованным в стальные латы всадникам противной стороны. И тогда воинственная ярость лейб- казаков оборотилась против лошадей, на которых шли в бой французы. Казаки принялись засаживать свои пики и сабли в глаза, уши и ноздри несчастных животных и те, обезумев от боли, сбрасывали с себя своих ездоков и забивали их своими копытами насмерть. Следует добавить здесь, что и собственные неказистые, но чрезвычайно надежные казачьи лошадки в ходе боя также приходили в ярость и грызли вражеских лошадей.
Казаки отнюдь не были патологическими убийцами, в обычной мирной жизни многие из них и курицу не могли зарезать. Автору этих строк в годы детства в казачьем хуторе Демков станицы Тацинской, бывшей Ермаковской приходилось встречаться с таким явлением, хотя грудь этих казаков была увешена заслуженными боевыми наградами Второй мировой войны. Но большую часть своей жизни казакам описываемой нами поры приходилось проводить на войне, а у войны свои непреложные законы и сантиментам там мало находится места. Да и неправильно было-бы сейчас подходить с мерками современной морали к событиям двухвековой давности, когда мораль царила совсем иная, когда поляки в Варшаве вырезали ночью спящий русский гарнизон, что и вызвало военные действия, когда ногайские татары из столетия в столетие почти ежегодно налетали на русские города и села, на казачьи станицы, убивали и уводили в рабство многие тысячи мирных и беззащитных людей.
Так вот, когда восьмидесяти- и девяностолетние ветераны, видавшие на своем веку Аустерлиц и Бородино, принимавшие участие в десятках других больших и малых сражений, известных на весь мир и неизвестных уже никому, кроме них самих, попивали в холодке шипучее цимлянское или сладкое кумшацкое винцо и делились воспоминаниями с окружавшей их молодежью, но еще более того друг с другом, зачастую они говаривали, что – “Да!” Там-то или там-то было горячо, очень порою тяжко, страшно даже, однако терпимо. Но все это не шло ни в какое сравнение с кулачным боем на льду Ромазанова озера в родном Черкасске в последнем году его существования в качестве столицы Земли донских казаков, в Прощеный день в 1804 от Рождества Христова. “Это был настояший ад”, - вспоминали они.
Говорили, что вообще в первые пять лет наступившего XIX столетия традиционные для казаков кулачные бои были как никогда ни до, ни после этого ожесточенными. И в особенности в Черкасских станицах. Всего их было на острове одиннадцать. Считавшаяся за две - Черкасская, Середняя, Павловская, Скородумовская, Тютеревская, Прибылянская, три Рыковских и Татарская. Эта последняя была населена донскими казакми-татарами, которые исповедывали Ислам и имели в своей станице мечеть. О донских татарах следовало бы рассказать особо, но рамки нашего рассказа не позволяют сделать этот рассказ подробным и обстоятельным. Скажем только, что в XV- начале XVI века почти все казаки, известные нам по документам, а известны десятки их по именам и с подробностями их непростой службы в составе дипломатического ведомства – Посольского приказа Государства Российского, были татарами или, во всяком случае, носили татарские имена. Скажем: братья Резяк и Курман Азербаевы, Чюра Албазеев, Темеш Кадышев, Кадыш Абашов, братья Мерег, Тевекель и Тулуш Бакшеевы, Тюлетек Тевекелев, Тойхозюба Ирашов, Тулхозя Ахматов, Мерють Апсеинов, Байкула Олферов и т.п. Хотя в ряде случаев проглядывает что-то в будущем русское: Алферовых, Бакшеевых и Кадышевых и сейчас среди русских, в т.ч. казаков - немало. Даже те из казаков, кто татарином, вроде бы не был, как один из основателей запорожского казачества Евстафий Дашкович, и внешне, и по языку, и по натуре своей были настолько неотличимы от татар, что совершенно не опасаясь быть разоблаченными, находились среди них столько, сколько было им необходимо, чтобы узнать о намерениях татар, и потом напасть или, наоборот, присоединиться к ним. Русскими пленниками Дашкович торговал с большим энтузиазмом и в больших количествах, ни в чем татарам не уступая. В Смутную пору начала XVII века запорожские казаки, они же - черкасы уводили в Крым на продажу тысячи русских пленников, а тех, кого увести не могли по каким-либо причинам, вырезали целыми городами, забираясь с этой целью далеко на Север – к Вологде, Каргополю и т.д. Знаменитый Богдан Хмельницкий владел татарским языком, как родным, и был, по некоторым сведениям, мусульманином. Среди донских казаков татар было тоже немало. Знаменитый Степан Разин на рисунках современников-иностранцев изображался в чалме, прекрасно владел тюркскими языками, политической целью своего похода вверх по Волге объявлял восстановление древнего Астраханского татарского царства и похоронен был после казни в Москве на Татарском кладбище. Другая знаменитость - Фрол Минаев, великий донской атаман, современник и сподвижник Петра I в азовских его походах, в молодые годы был известен как выходец откуда-то из Среднего Поволжья с фамильным прозвищем явно тюркских корней – Кунилов. Из издревле населенного татарами-казаками города Темников прибыл на Дон и прародитель известнейшего донского рода Иловайских, что тоже свободно переводится с тюркских языков, как “люди рода медведя”, но не имеет никаких убедительных объяснений из русской лексики. Когда осенью 1772 г. в Черкасск прибыл генерал Черепов, чтобы препроводить в одну из российских столиц для проведения следственных действий находившегося под сильным подозрением в совершенных им злоупотреблениях и даже государственной измене войскового атамана Степана Ефремова, и среди казаков, посчитавших это явным нарушением их прав самим решать судьбы своих атаманов, вспыхнули волнения, в результате которых важная персона из столицы по старому доброму обычаю (В куль да в воду!) едва не была утоплена в Дону, то наиболее ярыми ревнителями казачьей старины и активными зачинщиками выступлений против российской власти были донские казаки Муса Алиев, Муса Тюмеев, Ромазан Тахтаров, Дурбан и им подобные вкупе с бог весть каких кровей Яковом Аранданом, но и Семеном Дюжиковым и прочими обладателями русских имен.
Так вот в кулачных боях, о которых мы ведем речь, одной из сражающихся сторон были донские татары. Но были на их стороне и некоторые казаки из других черкасских станиц. По каким признакам они подбирались в одну команду, теперь уже можно лишь предполагать, да и то с очень малой степенью вероятности. Но все равно их было маловато против объединенных сил десяти других черкасских станиц. Поэтому им традиционно не возбранялось приглашать для усиления своих рядов бойцов издалека. В том числе из самой Казани, в ту пору, как кажется, крупнейшего российского города, ехали, чтобы в честном бою померяться силами с казаками лучшие казанские кулачные бойцы.
В тот год, о котором потом с содроганием вспоминали казаки, на татарской стороне особенно выделялось два богатыря – Алейка и Аблашка. О последнем говорили, что он был три аршина с вершком, т.е. 215 сантиметров ростом при широченных плечах и мощной груди – настоящий гигант даже по нынешним временам, когда акселерация заметно повысила средний рост россиян в сравнении с людьми предшествующих эпох.
На стороне черкасских казаков тоже были знатные кулачные бойцы, среди которых выделялись три богатыря – Жученков, Мыльников и Назаров. Жученковы – самый старый из известных казачьих родов Черкасска, а то и всего Дона. Их предок толи в 1571, толи в 1517 (так у донского историка Евграфа Савельева, но две последних цифры могли перепутать при типографском наборе) купил у какого-то ногайского князя участок земли, на котором и был основан Черкасск. Тот первый Жученко, как уверяли донские историки - Петр Краснов в “Картинах былого Тихого Дона” или профессор Богачев в “Очерках географии Всевеликого Войска Донского”, изданной в 1918 г., был иудеем – “жидовином”, как писали в старину, впрочем, как и многие другие основатели черкасских казачьих родов. Скорее всего, они были караимами, представителями небольшой тюркской народности – потомков хазар, которые исповедуют разновидность иудаизма, чьи предки в средние века составляли личную гвардию властителей Крыма, чьей резиденцией и главным убежищем был Чуфут-Кале, т.е. Еврейская Крепость. Много караимов пополняло казачество – запорожское, донское, литовское, переходили в Православие, становились гетманами – Эльяшевич, атаманами – Корней Яковлевич Черкес, крестный отец Степана Разина. Самым известным из караимов в советское время был маршал Советского Союза министр обороны СССР Родион Яковлевич Малиновский. К тому времени, о котором мы ведем рассказ, Жученковы были своего рода донские ротшильды, с которыми по богатству могли соперничать только армянского происхождения казаки из атаманской династии - Ефремовы да, пожалуй, Шапошниковы, давшие в советские времена двух маршалов – начальника Генерального штаба РККА маршала Советского Союза Бориса Шапошникова, автора знаменитого теоретическоого труда “Мозг армии”, и маршала авиации последнего министра обороны СССР Евгения Шапошникова, тоже, говорят, далеко не бедствующего ныне человека. Иудаизм, если он и имел когда-то место, давно уступил у Жученковых Старообрядческому Православию. Они так и встретили революцию 1917 г. – церковным старостой Старочеркасской старобрядческой общины был Жученков, а его помощником – Шапошников.
В том 1804 году Россия не вела каких-либо масштабных боевых действий. В своих родных станицах находились многие казаки, в т.ч. десятки генералов и сотни офицеров Русской армии. Они тоже были любителями сойтись в кулачном бою, но здесь их воинские чины никакой роли не играли: в расчет принимались только личные бойцовские качества и умение организовать именно кулачный, а не всамделишный бой с применением артиллерии и т.п. Впрочем, генерал-лейтенант Иван Иванович Краснов, внук первого из известных нам Красновых – атамана Бугского казачьего войска Ивана Козьмича Краснова, и дед других знаменитостей, атамана Всевеликого Войска Донского –Петра и его старших братьев - выдающихся ученых Андрея и Платона Николаевичей Красновых, ботаника и литературного переводчика и критика, сам замечательный писатель, писал, что кулачные бои в донских станицах тоже готовились с учетом достижений военно-стратегической мысли и тактического искусства. Предварительно составлялась диспозиция, определялись ударные и резервные группы, возможности маневрирования, места для засад и т.п. Бои в Черкасске длились по нескольку часов и с обеих сторон в них участвовало по пятьсот и более человек. Но в 1804 году народу по своим домам было как никогда много, а желание сойтись в кулачном бою так сильно, что после полудня к месту боя подтянулось по нескольку тысяч казаков с каждой из сражавшихся сторон.
Чтобы понять весь ужас того, что предстояло им испытать, надо представлять себе, что казаки в те времена, да и в последующие тоже были воинами из частей специального назначения Русской армии. Их с детства готовили к самостоятельным действиям в отрыве от основных сил – в разведке, специальной связи, в диверсионных группах, зачастую по два-три человека, а то и в одиночку. Русская поговорка “один в поле не воин” - это совершенно не про казаков, да казаки сами никогда себя русскими и не называли, фактически ими и не были, имея совершенно отличный от русских образ мышления и стереотип поведения. “Каждый казак сам себе – атаман”, - вот основной смысл казачьего мировоззрения. Для русского “на миру и смерть красна”, казак один, даже если он атакует в строю. Он согласовывает свои действия с соседями по этому строю и с теми, кто подает команды, а не слепо действует в безотчетном повиновении кому-то, кто взял на себя смелость распоряжаться чужими судьбами и жизнями. Иван Иванович Краснов называл управление казаками в бою “военным самоуправлением”. Знаменитая кричащая и свистящая казачья лава – это, в известной степени, атакующий противника митинг далеко не во всем согласных друг с другом людей. Их успех был, как правило, следствием высочайшей индивидуальной выучки. В том числе в боевых единоборствах. И вот несколько тысяч таких бойцов, каждый из которых должен был и мог справиться в бою с двумя противниками, одновременно атакующими его, сошлись, чтобы померяться силами между собою. Можно сказать: “по гамбургскому счету”, т.е. без поддавков и оглядки на публику и начальство.
В этом бою татары держались дружнее и перевес стал клониться в их сторону. Кровь громадными лужами растекалась по льду озера, где образовался эпицентр этого катаклизма. В какой-то момент татарам удалось оттеснить и окружить Жученкова и Мыльникова. Те своими пудовыми кулаками десятками укладывали противников полумертвыми, но доставалось и им. Казаки увидели, что их товарищи в беде и несколько десятков их бросилось пробиваться на выручку. Озверевшие противники рвали в клочья одежду друг на друге и били, не сдерживая себя более ничем, насмерть. С обеих сторон появились убитые, и татары, пока выручка не поспела, норовили завалить Жученкова с Мыльниковым, чтобы убить лежачими. Это возбудило еще большую ярость казаков, еще десятки и десятки их, очертя головы, бросались в пекло, где их встречали свинцовые кулаки казанских бойцов и громадные кулачища Аблашки, коловшие казачьи черепа, как орехи.
Страшны были бои, в которых доводилось участвовать казакам – Кинбурн, Измаил, Мацейовицы и т.д. И там приходилось порой сходиться с противником грудь в грудь в смертельной схватке. Но там было оружие в руках, да и сами эти схватки занимали какие-то считанные минуты в ходе боя. А здесь бились насмерть часами напролет и голыми руками. Было отчего ужасаться и тридцать лет после прожитых наяву этих сцен из Апокалипсиса.
Татары дрогнули и обратились в бегство. Возможно оттого, что их было меньше. Хотя ничего нам об этом не известно. Может оттого, что генералов и офицеров среди татар было на порядки меньше, чем среди их противников, и тем лучше противникам удалось спланировать и организовать боевые действия. Краснов что-то писал об обходных маневрах. Может засадный полк в решающий момент появился на поле боя для противников невесть откуда, как когда-то на Куликовом поле. Как бы то ни было, но татары бежали и укрылись в Татарской станице.
Казаки преследовали их только до моста через протоку, отделявшую Татарскую станицу от остальных десяти казачьих. Остановившись и ликуя по поводу победы, казавшейся им одержанной, они четверть часа кричали и прыгали у этой протоки и этого моста, бездумно растрачивая немногие оставшиеся у них силы.
А тем временем в Татарской станице поднялись все, кто мог передвигаться, включая женщин, детей, стариков и столетних старух. У кого силенки были, брал дубину поздоровее, более слабые довольствовались дрекольем из разобранных по этому случаю плетней. И когда через четверть часа эта обезумевшая от ярости толпа в неукротимом желании уничтожать все живое, попавшееся ей по дороге, кинулась к мосту, не выдержали уже казаки и обратились в бегство. Залитый кровью лед Ромазанова озера, десятки убитых и сотни искалеченных или сильно поврежденных тел участников боя были его финалом.
На будущий год столицу перенесли в Новый Черкасск в местность, именовавшуюся ранее Бирючий Кут, что в переводе с татарского значит Волчий Угол. Часть казаков перешла на новое место, часть осталась в Старом Черкасске, часть спустилась по Дону ниже – в Гниловскую станицу, иные разбрелись по другим донским станицам. В том же 1805 году разразилась большая война с Наполеоном и нашу армию ждал разгром при Аустерлице. Потом заварилась очередная война с турками, неспокойно было на Кавказе. На Севере шведы все еще имели военно-полититческие амбиции и пришлось завершать дело, начатое Петром Великим по укрощению надменного соседа. Далее Отечественная война 1812 года и триумфальное шествие казаков по Европе. Драк им хватало и помимо домашних. А когда войны окончились, оказалось, что и кулачные бои отошли в область преданий. Нет! Они, конечно, продолжались и мы еще будем рассказывать о них на страницах этой книги, но это было уже нечто иное. Так, спорт, забава, развлечение, выражаясь современным языком – бытовуха. Но никак не политика, т.е. искусство управления “полисом” , в изначальном смысле этого слова, городом-государством, каковыми и были, в сущности, донские казачьи станицы, в т.ч. крупнейший конгломерат их – город Черкасск.
Кулачные бои той поры были явлением именно политической жизни, политики в высоком понимании этого слова. Они обеспечивали подлинное равенство граждан этих маленьких государств в вопросах управления своими государствами. Раз в год казаки били в кровь морды, калечили или даже убивали тех, кого считали мерзавцами. Чем больше людей считали тебя таковым, тем меньше шансов было у тебя уцелеть в очередном побоище. Нечестность и несправедливость в отношениях с собственными согражданами обходилась очень дорого, порою в собственную жизнь или жизнь и здоровье твоих близких. Надо здесь отметить, что главные кулачные бои проходили на масленицу, где-то через месяц –полтора всего после ежегодных на Новый год перевыборов станичных атаманов, их помощников и судей. Процедура эта, как и обычно в обществе с демократическим устройством и традициями, проходила напряженно, при высоком накале страстей, оставляя массу народа и личных амбиций неудовлетворенными. Кулачные бои в Прощеный день, предоставляя возможность набить физиономию оппонентам или, напротив, основательно схлопотать от них того же, напряжение это снимали до следущего периода политической активности. Общество погружалось в заботы о хлебе насущном и иные формы препровождения свободного времени.
Донская история более уже не упоминает о приезде когда-либо казанских бойцов. В командном составе, во всяком случае. Сходят помаленьку на “нет” донские татары. Татарская станица просуществовала несколько десятилетий на новом месте близ Новочеркасска, но после Крымской войны большая казаков-мусульман выехала в Турцию. Из великих кулачных бойцов сохранились сведения только о Матвее Федоровиче Корытине. Кажется он был торговым казаком одной из Новочеркасских станиц, но в чем конкретно заключались его чемпионские подвиги, нам не известно.
А если говорить о чемпионах вообще - на все времена, то, пожалуй, наиболее популярен был живший в XVIII веке Козин. Был он казаком то ли Багаевской, то ли Манычской станицы. Известно только, что он был, как и большинство тогдашних казаков, страстным охотником и рыболовом и этим занятиям посвящал все свое время, живя одиноким бобылем, на манер толстовского Ерошки из повести “Казаки”. Еще его знали как исключительно искусного кулачного бойца, который многократно демонстрировал свои бойцовские качества в боях против нескольких противников сразу из числа живших на Дону татар. Татары так были восхищены его силой и умением бить их, что, ущучив подходящий момент во время охоты на уток, опрокинули его лодчонку и скрутили барахтающимся в воде, накинув на него сеть. После чего увезли в степь, где он несколько месяцев, если не лет был занят воспроизведением потомства для этого ослабевшего татарского племени, для чего к нему, как к племенному жеребцу, свозили девиц со всей округи. В конце концов, и он улучил подходящий момент, убил двоих сопровождающих и бежал от татар.
|