| Их положение в отношении к Кордонной Линии почти то же, что положение
застрельщиков в отношении к первой боевой линии. В наблюдении за неприятелем
они зорче и дальновиднее сторожевых вышек, хоть и не так высоко, как эти
последние, поднимают голову. Они рассеяны по всем постам особыми товариществами,
но преимущественно любят держаться в самых передовых притонах («батареях»),
оторванных от главной черты широкими излучинами Кубани. Каждая батарея имеет
трехфунтовую сигнальную пушку (через что и называется она батареей), выстрелом
из которой пластуны возвещают тревогу.
Пластуны одеваются как черкесы и притом как самые бедные черкесы. Это оттого,
что каждый поиск по теснинам и трущобам причиняет сильную аварию их
наряду. Черкеска, отрепанная, покрытая разноцветными, нередко даже (вследствие
потерянного терпения во время починки) кожаными заплатами; папаха вытертая,
порыжелая, но в удостоверение беззаботной отваги заломленная на затылок; чевяки
из кожи дикого кабана, щетиной наружу: вот будничное убранство пластуна.
Прибавьте к этому сухарную сумку за плечами, добрый штуцер в руках, привинтной
штуцерный тесак с деревянным набойником спереди около пояса, и так называемые
причандалья: пороховницу, отвертку, жирник, шило из рога дикого козла, иногда
котелок, иногда балалайку или даже скрипку, и вы составите себе полное понятие о
походной наружности пластуна...
Подражая походке и голосу разных зверей, они умели подходить и выть по-волчьи,
кричать оленем, филином либо дикой козой, петь петухом и по этим сигналам
подавали друг другу вести, собирались в партии. От прочих казаков пластуны
отличались как по одежде, так и в походке. Ходили неуклюже, переваливаясь, как
бы нехотя; из-под нависших бровей глаза глядят сурово, лицо – совсем бронзовое
от загара и ветров. Таков был старый пластун на Кубани, под Севастополем, на
берегах Дуная.
Дело пластунов — кочевать непрерывно по обоим берегам Кубани, в лабиринте
плавней. Им задан нескончаемый урок — открывать неизвестные или вновь
являющиеся тропинки в болотах и броды в пограничной реке, класть или проверять
приметы на всех проходах, схватывать следы, залегать живым капканом. Они
пускаются в свои трудные поиски мелкими партиями, от трех до десяти человек.
Искусство пользоваться местностью по-своему, чуткость, зоркий глаз, выстрел без
промаху заменяют им численную силу.
Пластун скорее теряет жизнь, чем свободу. А если в недобрую минуту и попадется
он в железный ошейник хеджрета, то скоро из него вырвется — «выкрутится». Купить
в горах порядочному хозяину пластуна в рабы — один разор. Чтоб ни предложено
было ему работать, у него один отзыв: не умею, а на уме одна мысль: уйти! Скоро
или не скоро, но сыщет он способ выпутаться из цепи или из колоды,
выкарабкается в трубу очага и все-таки убежит в свою кубанскую плавню.
А какое добро в плавне? В весеннюю и летнюю пору там полно комаров и мошки. Над
проходящим или сидящим человеком эти кровожадные насекомые, жалящие как
крапива, сгущаются в облако пыли, крутимой вихрем, их усиленное гудение дает
заметить сторожкому психадзе, где приготовлена ему засада. Зима приносит
пластунам неодолимые трудности. Тогда их скрытные пути погребены под сугробами
снега, сметаемого с возвышений в болота, тогда их походы оставляют на снегу
глубокие отпечатки, которые ничем не заметешь; тогда обнаженные камыш и
кустарник их не укрывают, и конный хеджрет набегает откуда ни возьмись.
Турецкая армия, как известно, зимой бывает плоше, чем летом. То же заметно,
отчасти и в пластунах. Однако суровые питомцы боевых невзгод и в зимнюю
вьюгу, как в летний туман идут бодро навстречу опасности; терпеливо проводят в
своих похождениях целые сутки сряду, чутко стерегут приближение врага и первые
встречают его своими меткими выстрелами.
Замеченные вдали от опорных пунктов и настигнутые превосходным в числе
неприятелем, они умеют так рассчитать свой огонь, что не скоро дадут подавить
себя многолюдством. Были примеры, что пять-шесть дружных бойцов, неся на своих
плечах многолюдную погоню, в первой попавшейся им чаще камыша, осоки,
можжевельника оборачивались, разом прикладывались в противников и, не открывая
огня, приседали, кому за что пришлось. Этот смелый и решительный оборот
останавливал преследующих. Они вдавались в опасение засады, начинали
осматриваться на все стороны и открывать медленный, рассчитанный огонь, на
который, однако ж, казаки не посылали ответа. Ободренные этим молчанием, горцы
принимали движение в обход или бросались напрямик в шашки с обычным криком,
который не всегда выражает у них увлечение на решительный удар. Но от страшного,
как от возвышенного, один шаг до смешного. В том месте, где казаки присели,
горцы находили только шапки и башлыки, надетые на сломленный камыш. Пластуны
уже исчезли, как привидение, и горцам осталось лишь повторить часто
употребляемое восклицание: «Шайтан гяур!»
Ясно, что отправление подобной службы во всем ее пространстве и во всех ее
случайностях не может быть подчинено определенному уставу и контролю. А потому
пластуны предоставлены в своих поисках, засадах и встречах собственной
предприимчивости и изобретательности. Они отдают отчет только в упущениях.
Может быть, из этой отрешенности в трудном подвижничестве пластуны черпают свои
военные добродетели: терпение, отвагу, сноровку, устойчивость и в придачу
несокрушимое здоровье. Когда по Кордонной Линии смирно (это бывает обыкновенно
во время полевых работ), они обращают свои поиски в охоту за диким кабаном,
козой, оленем и, таким образом, непрерывно держат себя в опытах своего
трудного назначения.
«Природа мой букварь, а сердце мой учитель»,— говорит мудрец. Пластун скажет,
что плавня с дикими ее жильцами — его военная школа, а охота — учитель. И
действительно, в этой школе приобретает он первый и твердый навык к трудам,
опасностям и самоотвержению и из этой выучки выходит он таким совершенным
стрелком, что бьет без промаху впотьмах, не на глаз — на слух. Есть и другие
промыслы, где казак привыкает к тому, что его ждет на службе. Около табунов,
незнакомых со стойлом, он делается наездником; около стад, угрожаемых зверем,—
стрелком. С малолетства он свыкается с невзгодами пастушеской жизни. В поисках
за своим стадом изощряется рас познавать места, как в ясный день или темную
ночь, так и в дождь, и в туман. В степном одиночестве казак учится терпению,
становится чуток, зорок, что идет ему на пользу. Примеры стрелецкого
совершенства между пластунами многочисленны, иногда даже печальны. Приходит
порой в курень с кордонов плачевная весть, что в темную ночь пластун Левко
застрелил пластуна Илька на засаде, в глухой плавне, пустив пулю на хруст
камыша. Чтобы не принять за врага своего же брата казака, тихо ползущего в
непроглядную темень и осторожно раздвигающего камыш, у пластунов обычно
употребляются свои условные сигналы. До точности подражая и голосу птиц, и плачу
шакалов, и крику совы, пластуны при нужде перекликаются друг с другом и тем
предупреждают опасность всякого рода. Взмахом своей папахи высоко в воздух он
обманывает врага, принявшего этот шум в тиши за полет ночной птицы; несколькими
искрами от удара кинжалом о кремень он дает знать о себе товарищу, и горе тогда
врагу, застигнутому врасплох или спящему.
Пластуны принимают к себе новых товарищей большей частью по собственному выбору.
Прежде всего требуют они, чтобы новичок был стрелок, затем, что на засаде, в
глуши, без надежды на помощь, один потерянный выстрел может повести дело на
проигрыш. Потом требуют, чтоб был он неутомимый ходок — качество, необходимое
для продолжительных поисков, которым сопутствуют холод и голод. И, наконец, имел
бы он довольно хладнокровия и терпения про те случаи, когда надобность укажет,
под носом превосходящего неприятеля пролежать в камыше, кустарнике, траве не
сколько часов, не изобличив своего присутствия хотя бы одним неосторожным
движением, затаив дыхание.
Иногда — странное дело! — эти разборчивые и взыскательные подвижники принимают,
не говоря ни слова, и даже сами зазывают в свое товарищество какого-нибудь
необстрелянного «молодика», который еще не перестал вздыхать по «вечерницам»
своего куреня и не успел пред ставить ни одного опыта своих личных служебных
достоинств, но которого отец был славный пластун, сложивший свои кости в плавне.
Вообще, пластуны имеют свои, никем не спрашиваемые, правила, свои предания, свои
поверил и так называемые характерства: заговор от пули, от опоя горячего коня,
от укушения змеи; наговор на ружья и капкан; «замовленье» крови, текущей из
раны, и прочие. Но их суеверия не в ущерб вере и не мешают им ставить свечку
Евстафию, который в земной своей жизни был искусный воин и стрелец,
сподобившийся видеть на рогах гонимого им пустынного оленя крест с распятым на
нем Господом.
Что касается тактики пластуна — она немногосложна. Волчий рот и лисий хвост ее
основные правила. В ней повседневную роль играют «сакма» (след) и «залога»
(засада). Тот не годится «пластуновать», кто не умеет убрать за собою
собственный след, задушить шум своих шагов в трескучем тростнике; кто не умеет
поймать следы противника и в следах его прочитать направленный на Линию удар.
Где спорят обоюдная хитрость и отвага, где ни с той, ни с другой стороны не
говорят «иду на вас!», там нередко один, раньше или позже схваченный след решает
успех и неудачу. Перебравшись через Кубань, пластун исчезает. А когда по
росистой траве или свежему снегу след неотвязно тянется за ним, он запутывает
его: прыгает на одной ноге и, повернувшись спиной к цели своего поиска, идет
пятками наперед, «задкует» — хитрит, как старый заяц, множеством известных ему
способов отводит улику от своих переходов и притонов.
|