Строго говоря, наиболее типичными выразителями каза­чества нужно считать две отрасли — запорожскую и донс­кую. История Запорожского и Донского казачеств заслуживает особого внимания как потому, что запорожцы и донцы создали самые оригинальные формы казачьей жизни и быта, так и потому, что оба эти вида казачества играли решающую роль в судьбах нынешнего Кубанского казачьего войска. Итак, кто же были запорожцы и донцы? И чем они озна­меновали себя в истории? Четыреста лет тому назад нынешний юг России был по­рубежной областью между поселениями русского народа и кочевьями разных татарских орд. Это была дикая и малооби­таемая страна. Почти девственная природа, обилие речных вод, роскошная степная растительность, неисчерпаемые за­пасы рыбы в водах, достаточное количество и разнообразие степных зверей и птиц — все это одинаково манило и рус­ских, и татар. Теплый климат и тучная почва делали легко обитаемой страну. Транзитное положение края между Русью, с одной стороны, и владениями турецкого султана с другой, сулило описываемой местности блестящее будущее. Вблизи два моря — Азовское и Черное, тянули, точно магнит, к сво­им берегам русского колонизатора. И вот, в этом-то богатом и манящем крае или, вернее, в борьбе за этот край было сло­жено столько русских голов, как, быть может, ни в какой дру­гой местности России. Русский народ воспел эту борьбу в своих высоко поэтических песнях и былинах, история запе­чатлела на своих страницах подвиги и геройство казака, на­родные легенды хранят еще образы этого отдаленного и таин­ственного прошлого; но действительность была чрезвычайно суровой и тяжелой, исполненной военных бурь и треволне­ний, требовавшей кровавых жертв от казаков, осевших вдали от родины, в низовьях Днепра и Дона, двумя самостоятель­ными общинами, Запорожскою и Донскою. Запорожское казачество возникло около половины XVI столетия. В исторических актах под 1568 годом находится прямое указание на Запорожскую Сечь как на самостоятель­но существовавшую военную общину, Есть основание предполагать, что Сечь существовала уже за несколько десятков мет раньше упомянутого года. Во всяком случае, началом, если не возникновения Запорожской Сечи, то укрепления ее, в смысле более или менее законченной организации, можно считать вообще средину XVI века. Вот что говорит в своем исследовании «Южная Русь и Казачество» известный историк Костомаров по поводу воз­никновения запорожского казачества: «Вероятно, образова­ние Сечи совершилось не вдруг, а постепенно и возникло из рыболовов и звероловов, которые, как показывают акты конца XV и начала XVI веков, издавна имели обычай отправлять­ся весною к порогам и за пороги Днепра, ловить там рыбу и зверей, а осенью возвращались в Украину и в краинских юродах продавали свежую и просольную рыбу, и звериные шкуры. Условия пустынного края, куда отправлялись эти промышленники, были таковы, что они невольно должны были сделаться воинами. Занимаясь ловлей и солением рыбы, они каждую минуту могли ожидать нападения татар, и пото­му каждую минуту должны были быть готовыми отражать их. Такое положение делало их бодрыми, храбрыми и быстрыми. Переплывать днепровские пороги было дело трудное и опас­ное и приучало их делаться отважными мореходцами. Из про­мышленного товарищества неизбежно должно было образо­ваться рыцарское. Стали ходить за пороги на острова (в ни­зовьях Днепра. — Прим, ред.) и в поле не только за рыбой и зверями, но и за военной добычей, нападали на татарские улу­сы, захватывали скот? лошадей, брали у побежденных конс­кую сбрую и вооружение. Была еще иная приманка для удаль­цов ходить на Низ. Из Турции чрез Очаков шел торговый путь в Московское государство; этим путем проходили купе­ческие караваны с товарами. Казаки нападали на них и рас­хищали везомое богатство. Возвращаясь с ним домой, они давали и другим повод покушаться на такой промысел, Ук­раинскому населению пришлись по вкусу такие походы: число отправлявшихся весною на Низ с каждым годом увеличи­валось. Те, которым нравилась одинокая бурлацкая жизнь, оставались в построенном укреплении зимовать; то была так называемая сирома, то есть серая голь, которой нечего было жалеть на родине и для которой жизнь была копейка во вся­кое время. Другие возвращались на Украину, но уже не хоте­ли быть тем, чем судьба определила им быть до того времени, то есть нести мещанские и сельские повинности; они остава­лись и сами себя называли казаками»1. Таким же происшедшим самобытно, явлением считает Запорожскую Сечь и другой историк — Максимович. «Вне­шние набеги, — говорит он, —и внутреннее угнетение Литвы и Польши в оное время (т.е. в литовский период Украины с 1340 года) общего хаоса служило поводом к составлению ка­зачества за порогами днепровскими, там, где воинственный Святослав сложил свою буйную голову, сей первообраз голов казацких! Запорожье было гнездом, где родилась дружная, отважная, холостая ватага вольных казаков, плодилась без матери, ибо для нее была Сечь мать, а Великий Луг батько. Казаков сводила и дружила жажда воли, мести, битвы, добы­чи, и всякий выходец, кто бы он ни был, мог быть их братом, товарищем, только бы, принеся с собою боевую отвагу, он принял греческую веру и язык их»

Враждебные отношения черноморцев с черкесами обна­ружились не сразу по заселении казаками Черномории, а по­степенно, и затем год с годом обострялись все более и более. Первоначально со стороны некоторых черкесских племен были даже попытки перехода в русское подданство. Так, два князя — Батыр-Гирей (Бжедухского племени) и Магмет-Ка-лабат (Хатукайского), вместе с некоторыми другими хлопотали о переходе в русское подданство в 1794 и 1795 годах пред русским правительством и о предоставлении им земель под поселение на Черномории. С этой целью был даже в Петер­бурге князь Батыр-Гирей в качестве депутата от горцев. Ека­терина II нашла, однако, невозможным удовлетворить просьбу черкесов, так как пришлось бы нарушить добрые отношения России с Турцией, подданными которой, хотя и номинально, считались черкесы. Ввиду этого горцам была обещана лишь помощь русского оружия в случае нападения на них враж­дебных племен и дано позволение перегонять табуны черкес­ских лошадей для пастьбы на черноморские земли. Бжедухи и хатукайцы были довольны даже таким исходом их ходатай­ства и с своей стороны обещали сохранять мир по отноше­нию к казакам и вообще быть их союзниками. Были затем и другие попытки со стороны черкесов в подобном же роде, из которых одна увенчалась даже полным успехом. Так, была поселена часть горцев особым аулом — Гривенно-Черкес­ским, существующим на землях бывшей Черномории и до­ныне. Но эти именно попытки ценивших мирную гражданс­кую жизнь черкесов послужили одною из первых и суще­ственных причин, породивших враждебные отношения между остальными черкесами и казаками. Враждебные русским чер­кесы, и без того нападавшие на аулы цлемен, искавших друж­бы у русских, стали еще более преследовать этих, по их мне­нию, трусов и осквернителей черкесской свободы. Защита казаками своих союзников только усиливала вражду к пос­ледним остальных горских племен. В первый раз казаки обаг­рили черкесской кровью свое оружие в серьезной битве, имен­но, при защите своих союзников — бжедухов. В 1796 году князь Батыр-Гирей дал знать кошевому атаману Чепеге, что около 12 тысяч горцев, преимущественно из абадзехского племени, решили разорить аулы бжедухов и напасть на посе­ления казаков. Чепега послал 100 казаков с десятью стар­шинами и одним орудием в помощь Батыр-Гирею, собравшему все свои наличные силы. Главное начальство над бже-духами и казаками было поручено войсковому полковнику Еремееву, и 29 июня произошло первое крупное сражение между абадзехами, с одной стороны, казаками и бжедухами, с другой. Стычка вышла очень кровопролитной и окончи­лась не в пользу абадзехов, которые были разбиты союзника­ми наголову и потеряли до 1000 человек убитыми, около 2000 ранеными, 300 пленных и 800 лошадей. Сражение это, в котором участвовали казаки только в качестве союзников и притом в незначительном числе, послужило как бы сигналом для длинного ряда военных стычек и побоищ между горцами и казаками, прекратившихся только с окончательным поко­рением Западного Кавказа в 1864 году.

Черноморцы были призваны сторожить часть той линии, которая тянулась по Кубани и Тереку от Черного до Каспий­ского моря, о сплошной защите которой казаками хлопотал Потемкин Таврический и предварительное укрепление кото­рой было произведено еще Суворовым. Из этой линии на долю черноморцев приходилось около 260 верст вдоль р. Кубани, с ее бесчисленными излучинами и поворотами, от Изрядного источника, близ нынешней Васюринской станицы, и до бе­регов Черного моря. Так как весь северный скЛон Кавказс­кого хребта и закубанской равнины были заселены вдоль по­граничной линии горскими племенами, всегда враждебными казаку и всегда готовыми сделать набег на его жилища, то на плечах черноморцев лежала тяжелая ноша охраны погранич­ной линии на каждом ее пункте, повороте, извилине, всюду, одним словом, где была хоть малейшая возможность пере­браться горцу на казачьи владения. Будь горцы в несколько раз сильнее и многочисленнее, чем они были в действитель­ности, имей они хорошо вооруженные войска и прекрасные укрепления на своих землях, действуй они в то же время сплошными, дающими открыто знать о своих враждебных действиях, массами, как подобает это при правильно веду­щейся войне, — и при всех этих условиях, пограничная служ­ба носила бы для казака иной характер, была бы, может б.ыть? тяжелой, но очень определенной, заключенной в заранее на­меченные рамки: казаки сидели бы в известных местах и жда­ли бы открытия военных действий, подвергаясь случайнос­тям войны только во время ведения ее. Но черкесы были не столько искусно дисциплинированные воины, сколько от­чаянные головорезы и наездники; они не знали и не призна­вали никаких правил ведения войны; любя и защищая свою свободу, они в то же время ни во что ставили свободу и жизнь врагов; самая война нередко отодвигалась для горца на зад­ний план пред более прозаической задачей грабежа; набег как месть, разорение, как удаль, и как трофей этой удали безразлично смешивались в одном в том же понятии борьбы с неприятелем; часто черкес сам шел на смерть и другим нес ее как разбойник, поэтизируя в то же этот разбой; без всякого внешнего повода, без малейшего проявления враждеб­ности со стороны казачьего населения, черкес втемную ночь или в туманный день пробирался, как волк, на русскую гра­ницу, и здесь, под покровом ночи или туманной пелены, ре­зал, уничтожал и жег всех и все, что только подвертывалось ему под руку, что было ему по силам и чего или кого нельзя было утащить с собой — и это считалось молодечеством, подвигом геройством, это воспевалось в песнях, служило предметом и человеческого величия, Ни серьезный мир, ни договорные мирные условия условия, которыми бы обеспечить спокойное течение жизни, поэтому, были с черкесами» Ни на какие клятвы и обещания казакам не могли положиться. Если вынужденные к миру черкесы не нападали массами, отрядами на жилища, то действовавшие на свой страх удальцы пробирались в одиночку, тайком за Кубань и все-таки продолжали грабить, резать, уводить в плен и беспокоить казачье население. Так называемые «хаджиреты», бездомная фанатизированная голь, «психадзе" та же голь, к тому же лошадей, и вообще необузданная молодежь и много изведовшие достаточный хищников- удальцов» осложняло и трудные казачьей пограничной службы, Чтобы удержать горцев от нужно было одну сплошную крепость на двухсотшестидесятиверстном сто- линия. В та случае оставалось ту изгородь», с незатейливыми пристанищами в виде постов и пикетов, которая в сущности представляла собой нечто вроде длин­нейшей цепи из человеческих существ. Посты служили для казаков главными укреплениями, пикеты играли роль мел­ких связующих звеньев, а всюду, на пространстве от поста к посту и от пикета к пикету, казак сторожил горца уже прямо грудью, защищал родину кровью, высылая под черкесские пули, шашки и кинжалы так называемые «залоги» и «разъез­ды». Таким образом, на характере пограничных казачьих ук­реплений или, вернее, пограничной казачьей службы всецело отразились те донельзя утомительные и неблагоприятные ус­ловия беспрерывной военной борьбы, которую суждено было нести черноморцам с черкесами в течении семидесяти лет.Тяжесть положения кавказского казачества увеличилась еще запрещением переходить линию, хотя бы для преследования и наказания хищных горцев за набеги и грабежи. Делалось это Астраханским начальством в силу хитроумного предположения, что не стоит „раздражать” горцев и возбуждать их злобу против русских из-за какого-нибудь набега на казачью станицу и увода в плен кого-либо из ее жителей. Выходило так, что казаки как бы оборонялись от горцев, но не нападали. Вызвано это было незнанием обстановки на Кавказе петербургскими властями, полагавшими, что горцев можно привлечь к России хорошим обращением. Для этой цели было предписано кавказскому начальству стараться влиять на черкессов „не столько страхом оружия, сколько лаской и мягкостью обращения”. Разумеется, что подобная политика производила как раз обратное действие и лишь укрепляла горцев в войне с русскими, пришедшими отнимать у них земли и самостоятельность. Таким образом, необходимый России Кавказ получал возможность организовать вооруженное сопротивление. Интересный в этом отношении случай произошел в 1797 году, когда выведенные из терпения казаки Кубанского полка самовольно произвели набег на горцев, причем отбили у них 5 000 баранов. Узнав об этом, приказано произвести самое строгое следствие, баранов отобрать у казаков и возвратить горцам, и объявить по всей линии, что в случае повторения такого набега, виновные казаки будут отданы горцам. Впрочем, иногда удавалось военному начальству убедительными доводами добиться разрешения наказать черкесов и тогда казачья душа не знала удержу. Все старые обиды вспоминались и отмщались втрое; разорялись до основание захваченные аулы, сжигалось все, чего не могли унести, а взятые в плен жители частью отправлялись в Сибирь, частью же передавались в руки кавказских властей для обмена на русских пленников. Особенно прославился такими репрессиями кошевой атаман Черноморцев Бурсак, который в 1800 году до тла разорил богатые и воинственные разбойничьи аулы – Арслан и Девлет-Гирей. Благодаря этим мерам горцы, как и все азиаты, признающие только железную руку и покоряющиеся лишь силе, попритихли на некоторое время и перестали открыто нападать на станицы и крепости.

Досить суттєвими в контексті козацько-османських стосунків виглядають взаємини запорожців з Азовом — могутньою фортецею, що виконувала роль форпосту турецької політики відносно Москви, війська Донського, Північного Кавказу. Проте наявність у гирлі Дону цієї твердині помітно зачіпала й військово-політичні інтереси Запорожжя. Позаяк в означену добу взаємини запорозьких та донських козаків з обопільної потреби упостійнюються, набувають розмаїття проявів, значно впливають на перебіг історичних процесів у регіоні. Запорожці розглядають Дон як територію, куди можна відійти в кризові для свого існування моменти, здебільшого після невдач антипольських повстань на Україні, розраховують на військову допомогу донців у протистоянні з Польщею, турками, татарами, зрештою постійно прагнуть використати й використовують Дон в якості запасного комунікативного засобу для здійснення морських походів. Азовці ж своїми агресивними діями часто-густо перетинали вихід у море, чим ускладнювали реалізацію козацьких задумів та найголовніше безпосередньо загрожували існуванню донського козацтва, цього стратегічного союзника запорожців. Звідси примітне ще в XVI ст. прагнення українських козаків, як і донських, захопити за слушних обставин фортецю й перетворити її на козацьку. Азов постійно перебуває в полі зору обох козаччин. Що ж стосується запорозько-азовських відносин, то вони, однак, практично, не приковували уваги дослідників, втім як до «останнього часу й взаємини запорозького та донського козацтва в цілому. Географічний фактор та ступінь прив`язки до азовської «проблеми» зумовили різницю в підходах до її вирішення запорозьких та донських козаків. Військо Донське з цілком очевидних причин `фактично перебувало в безперервних дрібних сутичках з азовцями що час від часу змінювались хистким замиренням головно з метою забезпечення проходу московських і турецьких послів. Постійні взаємозвинувачення у порушенні миру, апеляції відповідно до московського та турецького урядів - типова картина азовсько-донських взаємин. Двічі донські козаки відважувались на самостійний штурм фортеці (1620, 1625 рр.). Та в обох випадках це не принесло успіху. Ні Туреччина, ні Крим, ні тим паче Москва не були спроможні остаточно вирішити питання на свою користь. Всі спроби Стамбула залякати супротивника, наміри Москви заборонити донським козакам зачіпки з азовцями закінчувались безрезультатно. Інші значущі військові дії проти Азова безпосереднім чином пов`язані з запорожцями. У 1634 р. вони організували самостійну облогу, ще чотири рази (1626, 1634, 1637, 1646) намагалися оволодіти фортецею спільно з донцями, а в останньому випадку ще й з царськими військами. Якраз зосередження на облогах і штурмах, як найефективнішому в даній ситуації засобі боротьби відзначало позицію запорозьких козаків. Інша характерна риса полягала в тому, що протиборство з Азовом було у кожному випадку тісно пов`язане з військовими діями козацтва загалом і відбувалось обов`язково за умов сприятливої міжнародної ситуації, коли унеможливлювалось втручання третьої сторони чи сторін. Власне перший у XVII ст. до того ж випадковий контакт запорозьких козаків з Азовом подибуємо у 1613 р. Як звідомлювали Посольський приказ московські посланці до Туреччини Солов Протасьєв та Михайло Данилов, якийсь запорожець втік з Дону до Азова й розповів там, що буцім посли разом з донськими козаками і царськими стрільцями мають намір приходити «к Азову войною». [1, 1613 № 1 — Арк. 217] Протасьєв і Данилов відразу ж доклали зусиль, щоб вичерпати прикрий для Москви інцидент. Невірогідні свідчення були пояснені типовою для московської дипломатії формулою «прошуки Польщі», а також тим, що згаданий запорожець втік «заворовав на Дону от смертные казни». [1, 1613 № 1 — Арк. 217] Достеменно сказати до чого насправді прагнув і чим керувався український козак за браком джерел неможливо. Протеї цілком очевидно інше — об`єктивно його дії таки були на користь польській політиці. У 1626 р. запорозькі козаки разом з донцями здійснили свій перший похід під Азов. Відсутність активних дій до середини 20-х років зумовлювалась низкою чинників. По-перше, основна енергія запорозького козацтва скеровувалась на участь у подіях Смутного часу на Московщині, військових заходах Польщі (війна в Лівонії, Хотинська війна, московський похід Владислава IV та ін.), морські походи, що здійснювались з теренів України; по-друге, азовцям не вдалось жодного разу перешкодити спільним з донськими козаками виправам з Дону на море, по-третє, не випадало сприятливих зовнішніх обставин. Не почувалось готовими до штурму фортеці і Військо Донське. Наважилось воно тільки влітку 1625 р. Участі у цьому поході запорожці не брали. Понад те незадовго до нього ті з них, котрі перебували на Дону, вирушили на Україну, де саме досягла апогея конфронтація з Польщею і ось-ось мало вибухнути козацьке повстання. Напевно, вони відгукнулись на заклики про допомогу, що розпочалась ще у 1624 р. [2, —Стб. 12,—Арк. 162] Штурм Азова 1626 р. відбувся в рамках довготривалої серії надзвичайно активних військових дій запорожців на Чорному морі. За нашими підрахунками у 1625—1627 рр. запорозькі козаки організували 14 виправ, з них 8 при підтримці донців. Виключно всі походи були спрямовані на малоазійське узбережжя, що повністю відповідало умовам кримсько-запорозького союзу 1624— 1629 рр. Якщо міцна підтримка запорожців у 1624 р. забезпечила Магмет-і Шагін-Гіреям утвердження у Бахчисараї, то практично-безперервні морські вилазки у сув`язі з відновленням у даний відтинок часу ірано-турецького конфлікту унеможливили для Стамбула антикримські дії. Тільки у 1628 р. султан зміг впритул зайнятись непокірними братами. У цьому сенсі штурм Азова логічно вписується у загальну спрямованість військової політики козацтва. В разі успіху позиції Туреччини відносно Криму значно слабшали, не кажучи вже про великі позитиви падіння Азова для самих запорожців. Отже, вибір часу походу під Азов узгоджувався зі сприятливими зовнішніми обставинами. Пов`язана кількома невідкладними справами Туреччина не могла надати допомоги фортеці. Москва, котра стратегічно потребувала знесення Азова, хоча й, керуючись конкретною ситуацією, вимагала від донських козаків миру з азовцями, була не в змозі втрутитись в перебіг подій безпосередньо. Насамкінець Крим, зацікавлений в даний період в ослабленні Туреччини, не мав рації виступити проти.